Старики окинули Пакиту оценивающим снисходительно-разочарованным взглядом, при этом они вытягивали головы вперед, совсем как черепахи, и, казалось, были готовы при малейшей опасности спрятаться под спасительный панцирь.
В кафе забрел пропахший навозом крестьянин, но, сообразив, что не туда попал, нагло хохотнул, побренчав в кармане деньгами. Встретив взгляд цыганки, он еще раз звякнул монетами, повернулся и вышел. Вошли несколько рыбаков и расположились пить вино из глиняного кувшина. Рыбаки любили похвастать и посмеяться, но, когда доходило до дела, норовили уйти в кусты и потому для Пакиты интереса не представляли. Прошло целых полчаса, но за это время появился лишь один новый посетитель — продавец газет, для отвода глаз державший в руках одну-.единственную, будто бы купленную для себя, газету.
Ну прямо сборище скупердяев! Ах, вырваться бы ей из этой нищеты и убожества да вернуться к своим! Пусть люди там бедны, по крайней мере они умеют жить! И угораздило же этого дуралея Пепе попасть в тюрьму! Правда, что ни говори, он был настоящим мужчиной. Только это и ценила Пакита в мужчинах, и именно этого недоставало всем ее случайным любовникам. В ее представлении настоящий мужчина являл собой великолепную смесь всех притягательных для нее пороков. Он должен быть равнодушным, уметь подогревать ее страсть своей холодностью и неверностью, уметь сорить деньгами — в случае надобности и ее собственными — и лишь изредка бросать ей в награду несколько ласковых слов. Она обожала безрассудство и не осуждала неизбежное при этом бахвальство, а также жестокость и лживость. И самое главное — она хотела любить без взаимности. Ей не нужно было, чтобы ее любили и преследовали. Единственным человеком, который соответствовал ее идеалу, был Пепе, сидевший сейчас в тюрьме. А единственной надеждой — Кальес, и, изнывая от тоски по восхитительному убожеству своей прежней жизни с Пепе, она страстно хотела, чтобы лейтенант оказался нормальным мужчиной, уязвимым, как все другие. Она подозревала, что он страдает каким-нибудь физическим недостатком или сексуально извращен, а возможно, даже спит с собственным денщиком.
Услыхав, как отворилась и захлопнулась дверь, она подняла глаза. Вошел еще один посетитель. Судя по одежде — иностранец, подумала цыганка, какой-то он дохлый, но все-таки хоть что-то. Уловив, по-видимому, во взгляде женщины искру интереса, он направился в ее сторону и уселся за соседним столиком. Заметив краешком глаза, что незнакомец любуется ее профилем, цыганка внезапно повернулась и одарила его простодушной и приветливой улыбкой, которая обычно действовала безотказно.
— Послушайте, — сказала она. — Я умираю от желания с кем-нибудь поболтать. Давайте выпьем вместе.
Молина встал и пересел за ее столик.
Глава XIII
Молина встал поздно, спал он плохо — то и дело просыпался. Его беспокоили пароходные гудки в море, рождавшие короткое гулкое эхо; один раз его разбудил ночной сторож, обходивший деревню и криками будивший рыбаков; другой раз — шофер автобуса, отходящего в Барселону, когда он дал полный газ, чтобы завести старенький мотор.
Когда Молина проснулся окончательно, часы на церковной башне показывали без двух минут десять. Знойный ветер с юга не дул, а еле дышал, и горы чуть-чуть отступили от берега. Молина оделся и вышел на плоскую крышу, огороженную невысоким резным парапетом из камня. Почти треть крыши занимало небольшое кирпичное сооружение без окон, по углам торчали тонкие железные шесты — между ними была натянута проволока, на которой старуха хозяйка сушила в прежние времена белье.
Дом стоял на пологом склоне на окраине поселка, и, хотя Молине были видны крыши соседних рыбацких домов, самого его могли видеть лишь из окон вилл богачей, располагавшихся на холме позади их дома, и до ближайшей виллы было добрых сто метров. Молина посмотрел вниз на улицу — сейчас там хозяйничали бродячие кошки: они куда-то крались, припав животом к горячей пыли и жадно принюхиваясь. Белые стены отбрасывали свет одна на другую, и во все обращенные на юг окна било слепящее солнце. Бесшумно распахнулось окно, и какая-то женщина выбросила на улицу рыбьи внутренности, на которые сразу же бросились кошки. Из тени появилась на свет компания иностранцев в каких-то странных праздничных нарядах. Торре-дель-Мар был наводнен иностранцами. Их оживленные лица выражали забавную смесь радости и недоверия, словно они искали и не могли найти, где же происходит никогда не прекращающийся в жизни карнавал. «Où est la fête?»[2] — добивались они от всех. Слабая визгливая музыка транзисторов долетала до ушей Молины через четыре квартала. «Чем больше иностранцев, тем лучше», — подумал он.