Молина отступил от парапета, и поселок сразу пропал из виду, в поле зрения осталось лишь несколько печных труб с допотопными, в мавританском стиле заслонками от ветра. Молина вошел в строение без окон. Оказалось, что тут хранили рыболовные снасти. Повсюду лежали аккуратно сложенные, побуревшие от времени сети, лески, различной длины остроги, круглые, со свинцовыми грузиками сети, вышедшие из употребления ацетиленовые фонари, которыми раньше пользовались при ловле сардин, замысловатые верши — разных размеров, форм и назначений. Здесь царил обычный для каталонских домов порядок, который после смерти главы семьи становился незыблемым и священным. На всем лежал налет белой пыли.
Молина спустился к себе в комнату и принес оттуда ящичек с собранным накануне передатчиком, а также моток изолированного провода. Приподняв тяжелый край паруса, с которого посыпалась пыль, он подсунул под него ящик и снова опустил тяжелую парусину. Когда Молина взялся за конец бельевой веревки, она рассыпалась у него в руках. Размотав провод, он отмерил и отрезал нужный кусок и натянул ее между столбиками вместо веревки. На фоне синевы неба ярко-белая нитяная обмотка изолированного провода резко выделялась. Впервые после перехода границы Молина ощутил, что в нем крепнет чувство уверенности. Сегодня или завтра ночью он свяжется со штабом, сообщит, когда и где лучше всего произвести высадку, и возложенная на него задача будет выполнена. После этого он бросит передатчик с ближайшей скалы в море и с первым же поездом уедет из Испании. И уж тогда с полным правом умоет руки: наймется мотористом, осядет в какой-нибудь заброшенной приморской деревушке на Камарге, где никогда ничего не случается; а там, глядишь, отыщется какая-нибудь засидевшаяся в девицах бесприданница, и он на ней женится.
Выйдя в это утро из дома, Молина решил погулять подольше. Он всласть надышится свежим воздухом, погреется на солнце, а может, и взберется на какую-нибудь некрутую скалу. Время действовать приближалось, и он чувствовал, что ему необходимо окрепнуть, чтобы в решительный момент физическая слабость не подвела его. Молине было страшно, что столь необходимое ему сейчас мужество во многом зависит от состояния его нервных клеток, от хорошего состава крови и нормального пищеварения. Дух зависел от тела, он слабел и увядал вместе с ним и с ним старился. В конечном счете трусость проникает в клетки тела, подобно болезнетворным вирусам. Самый стойкий человек признается в любом не совершенном им преступлении, если целую неделю не давать ему спать.
Гуляя, Молина и не заметил, как промелькнул час. Он вдруг почувствовал усталость и скуку и, обнаружив, впрочем не совсем для себя неожиданно, что стоит перед кафе, где вчера познакомился с цыганкой, вошел в него.
«Двадцатый век» был полон рыбаков, веселых и оживленных после ночной ловли. Молина заказал четверть литра красного вина. За одним с ним столиком сидел молодой рыбак. Очень красивое лицо, нос шелушится, левая рука, порезанная нейлоновой лесой, забинтована. Жизнерадостно улыбаясь, он спросил:
— Вы, верно, иностранец?
— Француз, — ответил Молина.
— Француз — это здорово, — кивнул парень. — Я сам бывал в Марселе. Уж там-то умеют облапошить… А в остальном… Вы неплохо говорите по-испански.
— Я родился здесь, — сказал Молина.
— Я так и подумал. Услышал, как вы заказываете четверть красного, и говорю себе: может, костюм он себе купил и не в Испании, но говорит по-испански не хуже моего. Выходит, вернулись на родину. Как в гостях ни хорошо, а дома лучше, правда?
— Да, — согласился Молина, — дома лучше.
— Там зашибают деньгу, это верно, ну а что это человеку дает? Деньги уплывают там так же быстро, как и в других местах, а в придачу и доброго слова ни от кого не услышишь. Вот как побродишь по свету, так и поймешь, где тебе лучше всего.
Молина кивнул, он не раз доказывал в спорах, что люди, достаточно долго прожившие в условиях ненавистной тирании, в конце концов привыкают к ней так же, как привыкают эскимосы к вечным снегам, а бедуины — к своей пустыне. В таких случах, объяснял он, только образование может помочь людям стряхнуть с себя пагубное благодушие, глупое, трусливое долготерпение.