— Я, между прочим, знаю, что́ Вале может потребовать за услугу, которую сочтет нужным оказать. Уж скорее я дам военному министерству разбомбить мою землю, чем позволю наложить на нее лапу Валсу. — Он с подозрением взглянул на Росаса. — Надеюсь, что вас не подослал ко мне этот выродок?
— Вы старый дурак, — сказал Росас. — Иной раз я просто диву даюсь — и чего я только ввязываюсь? И так уж я у вас единственный друг.
— Единственный, — согласился Виланова. — Что правда, то правда.
Вошла Мария и села за стол напротив них.
— Дождались-таки! — сказала она. — Что же вы теперь намерены делать?
Виланова ласково поглядел на нее. Мария была одной из тех прекрасных редких женщин, которые лишь в несчастье способны обнаружить всю глубину своей любви. К тому же в свое время она была настоящей красавицей и заслуживала участи несравненно лучшей.
— Я неудачник, дорогая, — сказал он, — к сожалению, страдаю от этого не я один.
— Господи, да не хнычьте вы, — сказала она, — тошно на вас смотреть, когда вы так расхнычетесь.
— Не вижу причин, почему вы должны разделять мою печаль, — сказал Виланова. — Вы всегда ненавидели это место.
— Конечно, ненавидела. Да какая женщина могла его полюбить? Тут как в тюрьме. Но если вам нравится жить в убожестве, так это устраивает и меня. — Она быстро отвернулась, чтобы смахнуть слезу. — Я пришла сказать вам, что сегодня утром лисы загрызли еще двух ваших драгоценных кур.
— Душегубы! — закричал он, по привычке впадая в ярость. Но тут же утих. — Двух? — переспросил он удрученно.
— И породистого петушка — того, с мохнатыми ногами. Все, что от них осталось, я сложила в сарае — пригодится для приманки в капкан.
Виланова глядел в пространство; он слышал голос Марии, но смысл ее слов дошел до него не сразу.
— Лисы, — сказал он. — Да, конечно, лисы.
— Да, — подтвердила Мария, — лисы. Если так и дальше пойдет, они за неделю очистят весь птичник. Разрешите узнать, вы намерены в связи с этим что-нибудь предпринять или вы считаете, что, помимо своих дел, я должна исполнять и ваши?
— Что-то надо сделать, — сказал дон Федерико.
— Ну так делайте, чего же тянуть, — не отставала Мария. — Если бы вы меня раньше послушали, ничего бы не случилось. Любой человек скажет вам, что капканы надо ставить у лисьих нор, а не в курятнике. Чего им возиться с дохлятиной, когда кругом полно живых кур?
— Значит, сразу и поставить?
— А почему бы и нет? А то ведь отложите и опять забудете. — Мария быстро переглянулась с доктором. — Я посижу с доктором Росасом.
Дон Федерико поднялся с места.
— Все бы вам меня пилить, — сказал он.
— Если я уйду, не дождавшись вас… — заговорил Росас.
Виланова обернулся.
— Да, разумеется. Вы еще здесь? — Он что-то вспомнил. — Между прочим, Росас, никаких переговоров с Валсом за моей спиной. Ни в коем случае!
Глава XXVI
Дон Федерико отправился в сарай, нашел там подобранные Марией окровавленные останки петушка и бросил их в мешок. Лисьи норы находились в некотором отдалении от дома, они были прорыты у подножия осыпающегося утеса из песчаника, размыв который море образовало неширокий залив.
Он пошел по узкой тропинке, вьющейся среди кустов ежевики и горьких, пахучих трав, с каждым годом все ближе подступавших к дому, прошел шагов сто и остановился. Внизу сквозь узорчатые листья поблескивала морская гладь. Его внимание привлекли два турмана из его стаи, которые одновременно взмывали и падали, словно связанные веревочкой, и трепетали крыльями, будто старались отполировать кусочек неба.
У дона Федерико возникло чувство, будто что-то должно произойти, и действительно, пока он рассеянно наблюдал за птицами, откуда-то из небесной глубины появился вдруг парящий сокол, и в следующее мгновение один из голубей исчез — только перышко, кружась, полетело на землю. Непостижимо, подумал Виланова. Вредители на дубах, лисы, а теперь еще и сокол. Можно было подумать, что животный мир с присущим ему нюхом на чужую беду почуял его близкий конец и пожиратели беззащитной плоти поспешили, дабы не упустить свою добычу. Он забросил свой мешок в кусты. К чему все это? Раз уж они так спешат разделить добычу, он им мешать не станет.
«Вот так и кончается всякий род, — размышлял дон Федерико. — Никчемные, прахом рассыпающиеся останки. Ну что ж, да будет так! Раз наш род пришел в упадок, значит, лучшего мы не заслужили. Испокон веков считали себя аристократами, а на деле ничем не отличались от крестьян, которые умудрялись из века в век жить на одном месте, не оставив после себя ничего, кроме груды черепков, закатившихся куда-то монет, собачьих костей да рассыпающегося праха тайно рожденных младенцев, упрятанных под полом. Отныне мы станем называться крестьянами — людьми, которые не живут, а прозябают. Мой сын станет крестьянином, а сын Валса попробует, каково это — быть аристократом. Желаю ему успеха.