ЕВРЕЙСКОМУ НАРОДУ
Был бы я моложе – не такая б жалость.
Не на брачном ложе наша кровь смешалась.
Завтракал ты славой, ужинал бедою,
Слёзной и кровавой запивал водою.
– Славу запретите! отнимите кровлю! –
Сказано при Тите пламенем и кровью.
Отлучилось племя от родного лона,
Помутилось семя ветхого Сиона.
("Здесь он явно перепутал местами племя с семенем при переписке с черновика! Но я оставляю, как в оригинале", – пишет мне в частном письме Ф.Д. Рахлин. Нам же представляется, что поэт не ошибся: мы увидим сейчас, как это "помутившееся семя" – т.е. увядание родового древа, утрата "чистоты крови" – связано со всем последующим, – и находит свое разрешение в последней строке).
Не проникнуть в быт твой наглыми глазами.
Мир с чужой молитвой стал под образами.
Не с того ли Ротшильд, молодой и лютый,
Лихо заворочал золотой валютой?
(Как видим, причины "лютости" Ротшильда здесь никак не сводятся к "мукам гетто" и "погромам", которые, будто бы, вызвали несимметричный ротшильдовский ответ: он, этот ответ, был дан на "чужую молитву под образами". – ЮМ)
Не под холостыми пулями, ножами
Пали в Палестине юноши мужами.
(В известных мне списках первого варианта на месте "юношей" стояло "мальчики". – ЮМ)
Погоди, а ну как повторится снова.
Или в смертных муках позабылось Слово?
Потускнели страсти, опустились плечи?
Ни земли, ни власти, ни высокой речи?
Не родись я Русью, не зовись я Борькой,
Не водись я с грустью золотой и горькой,
Не ночуй в канавах, жизнью обуянный,
Не войди я навек каплей океана
В русские трясины, в пажити и в реки, –
Я б хотел быть сыном матери-еврейки.
Упрощенные "коммунистический сионизм" и демюдофилия первого и третьего вариантов стихотворения отходят в сторону. А все "пререкаемое", даже в каком-то смысле соблазнительное, чтобы не сказать – оскорбительное, для многих Православных русских читателей, – составляющее обнаруживает свою парадоксальную, и вместе с тем – строго последовательную направленность в глубину: отчаянную попытку проникновения в душу иного народного тела – проникновения поистине умопомрачительного, исступлённого, доходящего до готовности вместить эту душу в свою плоть, восстановить её в своей плоти.
Но всё это дерзновение не имеет никакого касательства к дежурным и обязательным для культурного обихода приношениям на алтарь "дружбы народов". Стихотворение Чибчибабина "Еврейскому народу", по нашему мнению, – это порождение безудержной, вселенской вместимости русского духа, и потому место его – не предшествовать "Бабьему Яру" Е.А. Евтушенко, а пребывать где-то поблизости с Достоевским и Розановым.
Чичибабина будут вспоминать всё чаще и чаще, но уже не в качестве "борца с режимом" или "жертвы этого режима", или автора "демократических стихотворений". Это все отплывает за горизонт эпохи, перемалывается в субкультурную муку. При том, что он был плоть от плоти, кость от кости своего времени, своего окружения, – его поэзия, – по крайней мере, в лучших своих образцах, – обращена к перегоревшему, испепелённому, познавшему тщету "перестроек", полному тайного раскаяния в своём легкомысленном "пролеёте" сознанию русского человека наших сегодняшних дней.
Владимир Личутин
ПЕСНЬ ЗЕМЛЕ
Анатолий Байбородин писатель талантливый. Обладает стилем, образным языком, музыкою слова, верным глазом, душою чуткою к душевным переживаниям героев. Природа щедро наделила Байбородина всеми литературными качествами, из чего и вылепливается истинный народный художник. Читал книгу повестей и рассказов и нарадоваться не мог: вот в глубине Сибирской какой новый писатель возрос; своим восторгом поделился с Валентином Распутиным, и тот подтвердил...
Точность деталей, свежий, простонародный язык, глубокое дыхание фразы, богатая инструментовка мелодики (что редко случается ныне в литературе), метафора, писатель купается в языке, как в родной реке. Я мог бы привести массу примеров, много можно выписывать цитат, как выразительных образцов писательского красноречия, его дарования. Рассказы у Байбородина искренние, родниковой чистоты. Автор чувствует детскую душу, перепады взрослеющего сердца.