При этом на крыльце, где к тому времени собрался весь дамский люд из состава дачи, – раздался дружный и горестный вопль. Все (кроме оставшихся при тёте, чтобы навязывать ей нюхательную соль) давно уже следили с крыльца за странной той танцевальной погоней. Нарочно не придумаешь, но людям ведь приходилось едва ли ни подтанцовывать извергу! поневоле вместе с ним притормаживая, увёртываясь, чтобы локтем-то не угождал в глаз прямо! и чуть только ни набирая с ним вместе (самым мелким комментаторским шрифтом!) его отвратительную чечётку!
Все были утомлены, замотаны. А давно ли (ещё до трескучего провала погони) создавшийся танцевальный её ритм невольно увлекал всех?! Давно ли – и наблюдавших с крыльца – тайно пленял неожиданный хореографический этюд? Для живущих в глуши такое их поведение – норма. Долго, вяло, гусеницей тупорылой ползут сюда все последние новости... С турнирами рыцарскими тоже издавна – недобор! И даже телевизоры были тогда не у всех. А тут... Разве каждый день – одни у вас на глазах – враздрамдрызг раскромчвакивают в чужих домах посуду, а другие – чешут за ними вдоль по улице разгневанной вереницей с длинным счётом расчваканного в руках, и вдруг – сами же разлетаются вдрободан с треском, как деревянные городки... Не диво поэтому, что... и я обреталась тут же, как зритель. Ну и? Возмутило, устрашило ли меня с первого раза зрелище? Отнюдь! Неумный, неглубокий, несерьёзный восторг обуял меня при виде мчащихся! (Тем более что муторно было бы оставаться в доме, где даже к сбору стёкол тебя сочли физически неспособной, и даже, оказывается, подачу нюх-соли тебе доверить было нельзя!)
Теперь, как последовательный летописец этой вот душераздирающей истории, спешу признаться: восторг мой как-то сразу простыл, когда дядя Степан, в чьё благодушество верилось несмотря ни на что (как верилось и в благодушество »»погони"), вдруг... как-то слишком бесцеремонно взял да и разметал своих друзей-преследователей по разным жёстким позициям. И даже не оглянулся проверить: что от них осталось? (Слава Богу – все уцелели, да не его в том была "вина"...)
Для некоторой само-(ре-а-бе-ли-тации, кажется?) напомню, что не одна я тогда испытала презренный страх: буквально все попадали духом, но я-то хоть не вопила; ведь никого из моих среди волонтёров не было, и вообще я не уважаю резкие звуки...
... А всё-таки: что же это такое с ним тогда сделалось? С дядей Степаном? С человеком сумасбродным? Да. Но не до жестокости. Весёлым? Но никогда – прежде – не до разбоя! (Правда, я тоже всегда ценила размах. Но более про себя и не до белой горячки.) А тут... даже я дрогнула! И, как лицо с достаточной долей надёжного, прочного, здорового суеверия, впала бы даже наверно в это... (как его?) в мисти... (чего?) мисти... (– ага!) – в мис-ти-цызым, кажется! (Плохо – не знать, во что впасть собираешься.)