Плыл по течению и одновременно стоял на якоре, т. е. плавал вокруг да около наречённой и благоверной.
Много ли вариантов? Уничтожаете ли их?
Стихи пишу почти набело. Первый роман написал за 10 дней и 9 раз переписывал. Увы, не страдаю манией величия. Черновики не храню и чуть перебелю — выбрасываю. Будущим исследователям облегчаю и/или затрудняю работу.
Ваш роман — насколько это жизнеописание, исторические исследования?
Не мне судить. Иногда и то и другое. Иногда ни то ни другое.
Кто на вас повлиял, на манеру письма?
Наверное, почти все предшественники и многие современники.
Особенно — Пастернак, Блок, Есенин, Слуцкий (в поэзии); Лермонтов, Набоков (в прозе).
Не хотелось ли переписать по-новому прежние книги?
Ленив. Стихотворения пишу сразу и набело, лишь изредка подчищая; первый роман переписывал (вставную половину) то ли 9, то ли 10 раз (самообещая 12), но там замысел ветвился и усложнялся. А новеллы и повести — от дня до недели, порой увлекаясь "автоматическим письмом".
Эдакий приёмник, транслирующий космические радиопередачи.
Употребляете ли допинг?
Если для вдохновения — никогда. Всегда работал стрезва, и только крайне редко переводил, находясь под парами алкоголя. Не курю, и наркотиков даже не пробовал.
Что такое христианство (религия) для вас?
Завещанное и привитое бабушкой уважение. Поиск слепой веры, даже если абсурдно. Атеистическое воспитание в детстве и юности, медицинское образование мешают полностью обрести такую веру.
Предпочтительнее город или деревня?
А что — у меня был или есть выбор? Почти постоянно (был вынужденный творческий перерыв с конца 1981 по осень 1984) служил, то врачом, то редактором, писал обыкновенно после работы поздними вечерами, изредка прихватывая ночи. То есть — в городе.
Пища — простая, грубая или изысканная?
Любая. Непривередлив.
Любите ли грубую физическую работу?
Очень. Врабатываюсь в любое поручение, и почти сразу же получаю удовольствие. Но первое движение, первая реакция — отрицательные. Нет — главное мое и первое слово. Овен, что хотите.
Писание книг — труд или игра?
Вся жизнь — игра. Никогда не знал мук слова. Впрочем, писал и пишу не ежедневно, допуская многодневные и многомесячные перерывы. Считаю, что пишу только по вдохновению. За исключением критики и переводов (особенно по подстрочникам), токмо ради пропитания и эфемерной известности.
Наличествует ли сострадание героям или же радость?
Чаще пишу собой о себе, естественно, сострадая главному герою, alter ego. А радость — моё естественное чувство. Писали же критики о Широкове-раблезианце, и это чистая правда.
Кто диктует вам книги?
Интуиция или же сигнал из ноосферы. Наличествуют там души классиков и, уверен, забавляются, посылая творческие крошки бедному и убогому. Своему незаконнорожденному наследнику, то бишь мне, напористо-хитроумному.
Валентин РАСПУТИН ГОЛОС ВЕЗДЕСУЩИЙ
Который год Александр Бобров — писатель и тележурналист — ведёт под рубрикой "Мой месяцеслов" в газете "Советская Россия" свой календарь наиболее значительных общественных, культурных и политических событий, и мы уже привыкли к нему, ждём его, располагаемся перед чтением поудобней, предвкушаем удовольствие от острого, порой язвительного и всегда наблюдательного вездесущего голоса. Александр Бобров — поэт, и о чём бы он ни писал, какую бы мерзость текущей российской "демократии" ни выставлял на всеобщее обозрение, какому бы празднику ни радовался — всё у него имеет поэтический канон, во всём слышится поэтический размер.
И вся отечественная поэзия — и не только поэзия — в помощь ему для уяснения предмета новой жизни и новой культуры, обрушившейся на Россию. Тут и Пушкин, и Тютчев, и Блок, и Есенин, и славянофилы, и Достоевский, и историки, и полководцы, и древние. И всегда — к месту, всегда в поддержку.
Но эрудиция автора, разумеется, не только в цитировании, но прежде всего в точных и остроумных суждениях, одетых в пронзительную простоту, по поводу общественных и духовных завихрений, которыми так богата наша действительность.
Никто из противоположного лагеря (я имею в виду противоположение главным образом духовное) не мог быть способен на этот жанр, удачно найденный и много говорящий, потому что для владения им требуется, помимо таланта, ещё и правота.
"Нет лучше русской истории", — писал Пушкин Чаадаеву. Право, не скажешь, входит ли новейшая наша история в это "нет лучше". Несмотря на всё неприятие происходящего в стране последние пятнадцать лет, может быть, и входит. Если удастся России стряхнуть с себя чужебесие и остановить развал, вновь стать собою, если крайнее напряжение нашего духа не даст обрыва, мы могли бы в очередной раз гордиться своей способностью, запустив дело спасения до последнего предела, тем не менее подняться и выпрямиться. Тогда бы это и было продолжением "нет лучше". И тогда "Месяцеслов", эта своеобразная летопись одного из самых опасных и интересных периодов смуты, мог бы явиться бесценным документом этого выпрямления.
Но, полагаю, задачи у него скромнее, и пишется он не для историков. Пишется он — для нас. "Прейдёт лик мира сего", — сказано в Евангелии. Чтобы в будущем "лике" были мы не старческой морщиной, а полновесной чертой, и требуются нам эти постоянные собеседования. Уж чего нет и быть не может в "Месяцеслове" от Александра Боброва — ни в одной букве ни слабости, ни уныния.
Михаил ВИШНЯКОВ
5 июля умер замечательный русский поэт Михаил Евсеевич Вишняков.
Творчество его было отмечено различными премиями, он был Почетным гражданином Читы, но главное — он всегда был поэтом.
"Михаил Вишняков, мой земляк-сибиряк, — поэт богатого и открытого дара, притом общительного, свойского, дружеского. Он с редкой любовью пишет о тайге, о человеке, о прошлом и настоящем — обо всём, что есть в мире родного, — писал в предисловии к его двухтомнику Валентин Распутин. — И стих его говорливый, чистый, музыкальный — как таёжный ручей в заповедном месте. И когда читаешь его — полное впечатление, что это самосказанное, свободно льющееся слово, которое не приходится ни искать, ни гранить".
Михаил Вишняков прожил яркую жизнь, и мы уверены, что имя его останется в русской литературе, потому что мало кто говорил так же талантливо и значимо о России, о русской судьбе, как Михаил Евсеевич Вишняков.
В.Б. Балдоржиев, В.Г. Бондаренко, Г.Р. Граубин, Н.М. Коняев, Н.В. Переяслов, Е.В. Стефанович, Б.А. Орлов, Б.И. Кузник, Т.П. Батурина.
***
В эту ночь я уснул где-то в тёмной степи,
на заброшенном конном заводе.
(Шла метель.
Я костёр запалил из обломков саней.)
И приснились мне кони,
и резали руки поводья,
было больно держать мне
летящих над миром коней.
Оглянусь — ни луны, ни звезды верстовой,
только гривы,
словно метеориты,
летят и горят в небесах.
Я не мог бить коней,
как табунщики -
вдумчиво, трудолюбиво
бьют по спинам, по тёплым губам,
да по звёздочкам карим в глазах.
И не мог удержать их — весна ветровая
растрепала пространство,
и гнула барханы в дугу.
И всё гнался за нами,
и жалобно ржал, отставая,
жеребенок,
похожий на яркий багульник в снегу.
Жизнь, как степь.
В ней метельного, грубого вдоволь.
Торопись — не отстать,
не доверься разнеженным снам.
Вечно гонит судьба,
как того жеребёнка гнедого,
поколенье моё
по российским крутым временам…
***
Я родился для песен
в непесенный полдень России.
Тяжело дозревали
намокшие в ливень хлеба.
И крестьянские вдовы
в несжатых полях голосили
и ссыпали зерно
в непроветренные погреба.
Над большими дорогами
шли косяки перелётных.
Возвращались солдаты в шинелях,