Когда миной накрыло санчасть.
С той поры только в пьяном угаре
Мог на ласки девчат отвечать.
А увидел Айни в окруженье
Своих скалоподобных бойцов
И забыл о войне, о служенье
И о прошлом, в конце-то концов!
Как рыдала она, как хотела
Умереть, мусульманка Айни,
И тряслась, и глазами блестела,
Как боялась отца и родни.
Мы в рюкзак ей продукты набили,
Я в конвой отрядил четверых,
И когда они в хату ступили,
У семьи переклинило дых -
Каждый был чуть поменьше медведя
И с базукою наперевес.
Я просил передать: вы в ответе
За девчонку — братья и отец.
Если с нею беда приключится,
Не сойдёт вам пластид задарма,
Если вздумает кто сволочиться -
Всем мужчинам кердык и тюрьма.
И смутились они, и поникли,
А старик всё аяты читал,
И склонялся в любви и молитве
В пояс русских солдат — аксакал…
VI.
А в Генштабе решили: не худо
Чужедальний поход завершить,
Потому — если ты не Иуда,
Неча вместе с иудами жить.
Нам три месяца дали на сборы,
Чтоб следы замести и забыть.
Ой, вы горы, скалистые горы!
Как же вас не хвалить, не любить?!
Ой, вы горы, скалистые горы,
Где шпалеры лозы золотой!
Где за божьего сада просторы
Мир готов заплатить кровь-рудой.
Адриатики синяя бездна
И зелёные стены долин!..
И пока никому не известна
Оконцовка новейших былин.
Что там будет — позор или слава?
Кто напишет поэму про нас?
Прощевай же, Европа-шалава,
Так похожая здесь на Кавказ!
Нет, не поздно, родимые други,
Изваять золотую скрижаль,
Ту, где память любви и поруки,
За которую жизни не жаль…
VII.
А в итоге? Что было в итоге
Знает только сверчок-домосед.
Истекали балканские сроки,
И пора было топать отсед.
Но случились мои именины
И тайком забродил батальон,
Как умеют армейцы-мужчины -
Заговорщики с давних времён.
Перед штабом все роты построив,
Под оркестра удар духовой,
На крыльцо меня вызвали трое,
Образуя почётный конвой.
И в громовом "Ура!" коридоре,
Шаг чеканя, как перед Кремлём,
Мне бойцы, словно грозное море,
Тайный дар поднесли кораблём:
Это судно библейского сада
Всё увитое свежей лозой,
В грузных гроздьях ядра-винограда,
Полных солнца и счастья слезой,
Та корзина плодов побережья,
В розах, лилиях — только взгляни!
Только где же я, Господи, где ж я? -
В той корзине сидела Айни…
ЭПИЛОГ
Это был батальона подарок,
Мне в ауле купили жену,
И купили считай что задаром -
Двести баксов за душу одну.
Я растаял… но принял за шутку,
Мол, отдайте девчонку отцу.
А друзья мне: "Комбат, на минутку,
Эта слава тебе не к лицу.
Как семья была рада калыму,
Как за внучку радел аксакал,
Эту пьесу, аля пантомиму,
И Шекспир никогда не слагал.
Нет в исламе дороги обратной,
Нам её не вернуть, командир,
Для расправы отцовой и братней
Можешь гнать, но — позоря мундир.
Ты для них выше графа и князя,
Ты прославишь их землю и род,
Дар Аллаха прими, помоляся,
И с женою в Россию — вперёд!
Мы же видим — мила и желанна,
Да и жизни ещё не конец,
Завтра крестим её, станет Анна,
И, ещё помолясь, — под венец".
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Ах, Балканы, седые Балканы!
Где от века — война да война…
— Что ж, по новой наполним стаканы.
За тебя, дорогая жена!
Вячеслав ТЮРИН ГРАЖДАНСКИЙ ДНЕВНИК
Костлявые кисти рук,
покрытых татуировкой,
наподобье черновика,
принадлежащего робкой
твари со слишком узкими
для мужского пола
запястьями: как говорится, школа
жизни с отметками бреда
по самый локоть.
Если чужая беда перестала трогать,
то своя — как рубаха смертника -
липнет к телу,
сухожильями страха
подшитому к беспределу.
К звездоочиcтому хламу скорей,
чем к храму.
К месту, куда бессмысленно
телеграмму
с уведомленьем
о скором туда возврате
пальцами барабанить на аппарате.
Ежели Богу слышно биенье сердца,
не сомневайся: встретишь единоверца,
мысли читать умеющего любые -
будь то родная речь или голубые
грёзы в предместье
с эхом из подворотен;
беглый отчёт об отрезке пути,
что пройден
и позабыт, как вырванная страница,
будучи вынужден
как бы посторониться
перед наплывом новорожденной яви.
Большего требовать
мы от судьбы не вправе.
На исходе бессонницы
трезвый султан в гареме