– Стой, гад!!! – проревела царевна не хуже любого медведя и лихорадочно забарахталась на льду, пытаясь подняться.
Через несколько мгновений, когда, наконец-то, ей это удалось[104], узкая спина обладателя распущенного на листочки фолианта уже мелькала почти в конце длинной, как голенище модельного ботфорта, арки проходного двора.
– Врешь, не уйдешь!!! Шкуру спущу!!! Уши отрежу!!! – громко пообещала вслед ускоренно удаляющемуся труженику оккультный наук Серафима, выхватила из рукава еще один метательный нож и кинулась в погоню.
Неожиданный шум схватки за спиной заставил ее затормозить и остановиться в десяти метрах от только что покинутой неведомой зверюшки[105].
Издалека ей показалось, что таинственное животное так же таинственно пропало, как и возникло, а вместо него появились два человека, которые теперь пытались то ли задушить, то ли запинать третьего. Третий энергично против этого возражал, но силы были явно неравны.
Сенька взвыла от обиды, что их с Спирей обидчика ей сегодня поймать не придется, наугад запустила в скользящую, падающую, но неуклонно удаляющуюся законную добычу ножом, услышала, как тот зазвенел по камням мостовой далеко впереди удачливой мишени, плюнула с досадой в ту же сторону[106], и кинулась назад.
– У-у-у-у-у-у!!!.. Убью-у-у-у-у-у!!!.. – неистово проревела царевна, и от вызванного эффекта сама едва не споткнулась и не прикусила язык.
То ли акустика в переходе была почище, чем в Большом Лукоморском театре, то ли еще не до конца рассеялось остаточное действие заклинания неведомого мага, но шальной Сенькин вопль, пойманный в арке, усилился, умножился и разросся до размеров пресловутого медведя в считанные мгновения, сбивая с ног, срывая штукатурку с лепнины и циркулярной пилой разрезая барабанные перепонки.
– А-а-а-а!!!!!!.. А-а-а-а-а-а!!!!!!.. А-а-а-а-а-а-а-а-а-а!!!!!.. – и две фигуры в проулке, словно подпружиненные, вскочили и рванули вперед и прочь, так, словно под ногами у них была не обледеневшая корка, а олимпийская гаревая дорожка.
– Стой!.. Стой!.. Стой!.. – отчаянно пытаясь приподняться на колено, третий человек чертыхался и тянул им вслед руки – но тщетно.
– Ну-ка, иди сюда!.. – яростно стиснув зубы и подхваченный с мостовой наугад меч, Серафима бросилась к оставшемуся, полагая, что это один из нападавших на них злодеев, но сегодняшний вечер в ее гороскопе явно был расписан как «полный разочарований». С тротуара на нее глянула насупленная недовольная физиономия Спиридона.
– Я же их обоих уже в руках держал!.. – отчаянно морщась и безуспешно пытаясь подняться, горько пожаловался он. – Надо ж тебе…вам… твоему высочеству… было так орать!.. Они ж в один секунд от ума стали! Рванулись, как оглашенные! Где уж тут с одной рукой-то удержать!..
– А со второй что? – моментально позабыла про засаду и встревожилась по новому поводу Сенька. – Ключица? Бок? Вывих?
– Да…
– Что – да? – с напором врача-реаниматора со «скорой помощи» уточнила царевна.
– Всё – да… – неохотно признался Спиридон. – И локоть теперь еще… который медведь когтями задел…– болезненно кривясь и морщась, опустил очи долу и нехотя признался гвардеец. – Кстати, куда он подевался?
– Кто? Медведь? – спохватилась Сенька. – Вон валяется. Вернее, всё, что он него осталось.
Спиридон приподнялся неловко на здоровом локте, вытянул шею, вытаращил глаза и художественно присвистнул:
– С дуба падали листья ясеня…
В ответ на непонимающий взгляд царевны он слегка смутился, похлопал ресницами и сконфужено промямлил продолжение:
– Ничего себе, ничего себе… Но Серафима на его смущение внимания не обратила.
– Ты почему не встаешь? – встревожено нахмурилась она и напряженно уставилась на гвардейца, неуклюже, но изо всех сил пытающегося скрыть факт, что встать-то он и не может.
– Да… нога еще… зачем-то болит… – как можно беззаботнее проговорил он, и даже попробовал легкомысленно махнуть разодранной рукой.
– А точнее? Нога – понятие растяжимое, – встревожено уставилась на Спиридонов сапог, словно человек-рентген, Сенька.
– Вот и растянул… надеюсь…
– Погоди, не шевелись, я сейчас позову на помощь, носилки… Но помощь уже даже не шла – бежала сама.
Колдовской туман рассеялся уже по всему переулку, словно его и не было, и вся толпа – увеличившаяся в размерах раза в три за время их короткой схватки с ряжеными и неизвестным чародеем – оскальзываясь и толкаясь, помчалась к месту предполагаемого упокоения отпрысков двух царских домов.
– Вашвысочества?..
– Тетенька царевна?..
– Спиридон-батюшка?..
– Вы живые там?..
– Вон они, вон, вижу, вижу!!!..
– Точно, они!!!..
– А ведьмедь где?
– Где медведь?!..
– Так я и спрашиваю, где! Нету ведьмедя-то! Не видать!
– И верно, нету!
– Сбёг, что ли?!
– Да куда ему тут сбечь-то?
– Улятел, наверноть!
– Я ж говорил тебе – не заломает его медведь! Медведь – царев зверь! А ты – «кабыть» да «кабыть»!..
– Дак кабыть бы заломал, тадыть бы и вышлось… А так-то ничевось!
– А мы вам чего баяли, чудаки гороховые!
– От гороховых слышу!..
– Ой! Царевич-то ранетый!..
– Носилки надоть!..
– Носилки!..
Носилок у добрых горожан, разумеется, не обнаружилось, но зато тут же нашлось немало надежный рук и спин, и его недоказанное величество Спиридон Первый был оттранспортирован в управу на растерзание деду Щеглику и его помощникам – торжественно, со всеми почестями, как и положено царской особе инкогнито.
А Серафима, позаимствовав у одного из зевак факел, осталась на месте короткой, но бурной баталии, чтобы попробовать разобрать и распутать еще не затоптанные восторженными монархистами следы нападавших.
И, естественно, первое, на что она обратила внимание, была шкура, оставленная беглым медведем на поле проигранного боя.
Она лежала жалкой драной бесформенной кучей у стены дома и действительно источала запах типичного лукоморского подъезда – неповторимый и устойчивый аромат кипучей жизнедеятельности множества невоздержанных кошек.
Причина сего загадочного явления природы выяснилась скоро и совершено случайно: глянув на внутреннюю сторону шкуры, в неверном свете тихо шкворчащего смолой факела она увидела бирку: «Щкура мед вед истинный кращеный соединенный из щкура кош ка помоечный. Гокти литье из сталь. Зуб литье белий метал. Сделано в Вамаяси».
Недалеко валялась искореженная конструкция из реек и ремней – каркас, придававший двум людям, накрытым шкурой кошкомедведя помоечного, очертания медведя истинного, крашеного.
Тихо вздохнув в память десятков безвестных вамаяссьских мусек, пожертвовавших свои шкуры на этот дурацкий маскарад, она, не отрывая глаз от мостовой, переместилась к тому месту, где видела колдуна за работой.
На жестком черном льду, подгоревшей кофейной глазурью покрывающем округлые серые булыжники, не оказалось никаких следов, кроме царапин от когтей медведя-самозванца, да разлетевшейся по переулку на листики книги. Заклинания ли это были, или простой сборник мудрых мыслей, разбираться на месте она не стала. Старательно собрав всё пергаментно-бумажное, местами изрядно потоптанное изобилие под ногами и в дальних углах, она перешла ко второму оставшемуся недоделанным делу.
Где-то в глубине арки, или в проходном дворе, должен был валяться ее парадно-выходной метательный нож. А, как известно, хорошие метательные ножи на дорогах не валяются. По-крайней мере, долго.
Надев на палец кольцо-кошку, она незамедлительно двинулась на поиски маленькой, но очень полезной вещички, милой сердцу каждой нормальной девушки.
Где-то там, где-то там, где-то там, где-то тут, где-то тут, где-то здесь, уже почти вот на этом ме… ме… ме… Чтобы найти это, волшебное кольцо было ни к чему.
Ибо, загораживая выход из арки, распластавшись на спине и неуклюже раскинув руки и ноги, словно потерянная марионетка, лежал очень хорошо заметный в темноте беглый колдун.
Правда, сейчас он никуда не стремился убежать, потому что с бегом, равно как и с другой деятельностью на Белом Свете, для него было покончено навсегда. Голова его безмятежно покоилась на нижней ступеньке дворницкой.