– А иначе кто ж нам поверит!
– Вообще-то, мы из нее чучело хотели сделать…
– Тоже на память, кстати…
– Ну, хоть шерстиночку, ребятки, ну?..
– Пожалуйста-а!..
– Ай, ладно! По шерстиночке – и дальше двигайте, задние тоже поглядеть хотят!
– Айда, айда, не задерживайтесь!
– Желающих много, а свинья одна!
– Вот спасибо вам, охотнички!..
– А глядите, какие у ей клыки!..
– Целых шесть!..
– А на что ей столько, если подумать? Обычному кабану и двух хватает…
– Э-э-эй!.. Ножовку убрали, и проходим, проходим, не задерживаемся!
– Развелось вас тут, любителей сувениров…
– Бесплатных…
– Ну, пожа-алуйста!..
Прошло не меньше двух часов в нетерпеливом ожидании, прежде чем дружина Кыся и дед Голуб в арьергарде поредевшей, удовлетворившей свое любопытство толпы смогли подобраться к изрядно полысевшему кандидату в первые экспонаты не существующего пока краеведческого музея Постола.
– А, дедушка, привет!
– Кысь, Снегирча, Мыська! Вернулись, что ли!
– Мы учителя поглядеть привели!
– Давно не виделись, старик! Как дела?
– Здравствуйте, ребятки! Ну, молодцы вы, я скажу! Молодцы! Это ж подвиг вы совершили – какого зверя победили! Как же это вы его?.. – заохал, захлопотал перед бурой громадиной старик.
– У охотников свои секреты, – улыбнулся Кондрат и нежно поглядел на неподвижную гору мышц и щетины за своей спиной. – Славная свинка… Голыми руками ее не возьмешь. Сколько повозились мы с ней – так кабанов попроще можно было уж штук полсотни набить!
– Эх, надо было мерную веревку взять! – запоздало спохватился дед Голуб, и захлопал себя по тощим ляжкам, таращась в изумлении и благоговении на гигантские копыта размером с сервировочное блюдо.
– Уже померили, старик, записывай, – щедро махнул рукой Бурандук и стал не спеша, со смаком диктовать:
– Длина от рыла до копчика… четыре метра пятьдесят два сантиметра. Ширина в плечах… метр семьдесят три. Высота в холке… два метра сорок семь сантиметров. Расстояние между глаз… полметра ровно. Размер пятачка… общей суммой двадцать семь рублей тридцать пять копеек.
– Двадцать семь… тридцать пять… – пыхтя и скребя грифелем по положенному на копыто листу, старик вдруг задумался, и оторопело оторвался, недоуменно уставившись на старого охотника. – Это как?..
– Ну, если лукоморские пять копеек взять – они у Кондрата нечаянно в кармане завалялись – то чтобы полностью покрыть всё евойное рыло, понадобится их…
– Понял, – коротко кивнул дед и вернулся к документированию величайшей добычи современности. – Дальше?
– Копыто в поперечине… длина щетины… длина хвоста… количество клыков…площадь ушей… – продолжил гордо перечислять вечно сияющие в памяти величественные цифры старый охотник, и старик с не меньшим удовольствием записывал их, торопливо, но старательно водя серым грифелем по желтоватой бумаге.
Когда Бурандук замолчал с чувством выполненного долга, самоназначившийся летописец новейшей истории страны Костей поставил в конце последнего предложения точку и протянул исписанный лист Воронье на сохранение. Потом критическим взглядом окинул огромную тушу, похмыкал, потискал бороденку, померил что-то растопыренными пальцами в воздухе, и вдруг отошел от гигантской щетинистой горы на десять шагов, уселся на мостовую, положил на скрещенные по-тамамски ноги пачку бумаги и принялся что-то рисовать.
Среди праздных зевак сие явление вызвало интерес, сравнимый с проявляемым к кабану.
– Что?..
– Что это он?..
– Что это он делает?..
– Рисует?..
– Глядите, рыло!..
– И копыта как настоящие!..
– И щетина!..
– Ух, ты!.. Как живой!..
– Какой живой, он дохлый…
– Ну, как дохлый!..
– Эй, Воронья! – не обращая внимания на благоговейные комментарии за спиной, Голуб улыбнулся девочке и помахал рукой в сторону свиной головы. – Встань-ка рядышком, будь умницей!
– Зачем? – всё еще сжимая в руках свернутый в трубочку листок с тактико-техническими характеристиками свина, девочка осторожно подошла, куда ее попросили.
– Я тебя рядом с ним нарисую, для сравнения. Чтобы видно было, какого размера ты, и какого – свинья, – охотно пояснил дед и снова принялся за работу. Аудитория вокруг ахнула.
Несколько минут – и на рисунке, на фоне привалившейся к стене царского дворца громадной туши появилась невысокая хрупкая девчушка в мешковатых штанах, недоеденным молью платком на голове и коротком заношенном полушубке.
– Похо-о-ожа…– хором восхитился народ.
– Старался, – скромно пожал плечами старик, сдул с картинки невидимые пылинки и попытался подняться. Но не тут-то было.
– А ну-ка, дед, и меня с кабаном нарисуй! – сутулый мужичок с курчавой бородкой, одетый в ливрею Карбуранов, бережно положил на стопку бумаги тусклую старинную монету. Серебряную. Дед поджал губы и покосился на кабана, на денежку, на мужичка…
Ишь ты, какой барин выискался… Нарисуй его!.. Заняться мне больше нечем, кроме как его рисовать. У меня там еще лет четыреста не разобрано, не переведено, а он – «Нарисуй»…На холодных-то камнях сидючи, сам порисуй…
А, с другой стороны, девчонкам юбчонки купить бы не мешало… Хоть самые дешевенькие… А то, пока сами не признаются, от мальчишек их не отличишь – косы-то все состригли… Или лучше одеяла на зиму? Или рубашек сменку, хоть несколько?..
На одну денежку, конечно, всем не укупишь, но хоть кому-то на что-то хватит, и то хорошо… А под зад можно и шапку подложить. И решение было принято.
– Изволь, нарисую. Вставай, куда хочешь.
Сутулый пристроился рядом с клыками, оперся театрально локтем о рыло и застыл в героической позе заправского истребителя лесных злодеев.
Дед прищурился, зыркнул цепким глазом несколько раз с кабана на бородатого, черканул несколько меток на листе, и яростно принялся за дело. Рисунок был готов скорее, чем первый. И тут толпа словно взбесилась
– И меня, и меня, и меня, и нас!.. Со всех сторон деду совали деньги, продукты, вещи…
Откуда ни возьмись, появились два ящика – стул и стол – и дела пошли веселее.
Раз пять кончалась бумага, раз десять – грифель, но запасы быстро возобновлялись ребятами в ближайшей лавке, и работа продолжалась, до ломоты в спине, до сведенных пальцев, до слезящихся глаз… Дотемна.
Когда ночь окончательно спустилась на город, и любители исторических моментов на фоне себя разошлись, прижимая к груди заветные рисунки, дед Голуб и гвардия Кыся подвели итоги трудового дня.
Искусство живописца принесло детскому крылу семьдесят девять серебряных монет, двести три медных, пять караваев хлеба, восемь десятков яиц, маленький туес меда, низку вяленой воблы, крынку молока, застывшего и ставшего похожим больше на мороженое, плетенку лука, новый пятилитровый чайник, хомут, топор, восемь иголок и бобину желтых ниток размером с большое яблоко, пару сапог, пару подшитых валенок, три пуховые шали, семь овчинных шапок, почти не ношенных, и живую курицу.
Деньги дед Голуб тщательно пересчитал два раза и сложил в одну из шапок для передачи матушке Гусе на хозяйственные расходы, а остальное решили поделить и распределить сразу, как только доберутся до дома.
– Эх, славно заработали… – вздохнул измученный, но довольный донельзя старик. – Когда у человека в жизни вдруг появляется новый чайник с иголками, связка лука с медом и настоящая несушка, чувствуешь, что день был прожит не зря!
Веселая ватага ребятишек, груженная заработанным добром и усталым дедом, двинулась в управу, тепло попрощавшись с пристроившимся среди копыт Назаром.
Его определили караулить тушу ночью: по указанию будущего правителя страны, великанского лесного злодея решили оставить на время коронации в качестве главного украшения и хорошей приметы удачного начала царствования Аспидиска Первого.
* * *Сказать, что утром в день коронации площадь была забита народом, значит тупо промолчать.
Упасть на мерзлые булыжники мостовой не смогло бы не только пресловутое яблоко, но и семечко от него, а селедки в бочке – притча в тех же языцех – обзавидовались бы сами себе, как им, по сравнению со среднестатистическим костеем на утро Дня Медведя, в своей кадушке было привольно и просторно.