– …его превосходительство министр Коротча…
Министр трясущейся рукой откинул тяжелую крышку, попав при этом себе по подбородку и едва не отправившись в нокаут, и сделал неверный шаг вперед.
– …министр канавизации…
– ЧТО?! – шарахнулся и вытаращил глаза Брендель, словно из ларца неожиданно пахнуло министерским ремеслом.
Царевич подумал, что граф плохо расслышал, и любезно повторил, на это раз помедленнее, почетче и погромче:
– Ми-нистр ка-на-ви-за-ции…
– ЧЕГО?!
– Мастер золотарей и мусорщиков. Глава гильдии ассенизаторов и дворников, – с ледяной вежливостью пояснила Серафима и, справедливо считая, что уж с четвертого-то раза любое объяснение могло бы дойти и до самого сообразительного монарха, махнула рукой супругу: – Давай, продолжай. Но давать продолжать граф был отнюдь не намерен.
– Да я!.. Да вы!.. Да он!.. – запунцовел и захлебнулся брезгливым негодованием Брендель.
Но, неожиданно почувствовав на себе колючие взгляды тысяч оценивающих глаз его будущих верноподданных, дрогнул и пошел на попятную.
– А… э-э-э… какого-нибудь другого министра для этой цели у вас нет?
– Согласно всемирно устоявшимся традициям, возложение символа царской власти на царское же чело должен производить старейшина, – пожала плечами и деревянно улыбнулась Сенька. – Но, если вас что-то не устраивает… Граф обрадовался и закивал.
– …то вступление в должность можно и отменить.
– Пусть возлагает! Ну, что ж… Никто на это и не надеялся… Очень-то.
И вообще, кто сказал, что в каждой истории обязательно должен быть хороший конец?
И, если совсем уж долго подумать, то Брендель – это не самое худшее, что могло случиться с государством. По сравнению, например, с караканским игом… или с царем Костеем… даже скользкий самовлюбленный мерзавец-граф…
Остается скользким, самовлюбленным мерзавцем, с чем его не сравнивай. Только уже не графом, а царем.
Мы придумали эти дурацкие соревнования, чтобы получилось как лучше… а получилось… Ха.
Могли бы и раньше догадаться, куда ведут кривые дорожки, вымощенные благими намерениями.
Ишь, стоит, Сахар Медович: невинные глазки, благостное личико, сладкая улыбочка… Убила бы. Если б было за что.
Ну, не нравился он мне никогда, не нравится, и не будет нравиться, но ведь за это голову не рубят, в тюрьму не сажают, и даже из города не прогоняют… А зря.
– …и право короновать первого правителя династии Бренделей… получает старейшина кабинета министров страны Костей… его превосходительство… министр канавизации… Коротча!..
Коротча передал ларец в руки второму по старшинству министру – Медьведке – и осторожно-осторожно, словно пытался украсть обед у задремавшего в полглаза крокодила, опустил обе руки, нащупывая обод головного убора костейских царей… Есть!
Острые, блестящие оружейной сталью под неярким декабрьским небом зубцы короны медленно показались над краями ларца. По сигналу Ивана зарокотали барабаны, грянули фанфары… Коротча взвизгнул и отдернул руки. Корона с глухим стуком упала обратно на дно. Порезался?!..
Все с сердитым ожиданием уставились на его пальцы, но взгляд Сеньки упал на его неестественно белое лицо, вытаращенные глаза, открытый в безмолвном ахе рот…
Встервожено, она проследила за направлением взгляда остолбеневшего министра и замерла. Что-то шевельнулось у дальней стены? Или показалось? Ерунда… Что там может шевелиться?..
– КАБАН!!!!!!!!!!..
Площадь застыла, повернула головы в сторону ожившей вдруг туши… и взорвалась.
Царь, корона, министры, помост были забыты в доли мгновения: крики, вопли, визг, ор наполнили огромный квадрат, окруженный дворцами, резанули по ушам, по нервам, по рефлексам… Поднявшийся было кабан покачнулся… и упал в обморок.
Несколько секунд – но и этого хватило, чтобы перепуганная толпа ломанулась прочь, унося ноги, руки и всё остальное, что не было потеряно при бегстве, а гвардейцы навалились на воскресшую вдруг добычу и стали пытаться экстренно разрубить ее на порционные куски.
Как бы ни выглядели шансы на успех первого и второго мероприятия, они оказались весьма обманчивы. Первая кампания завершилась триумфом.
Те, кто стоял близко к боковым улицам, бросились туда сломя головы с твердыми намерениями оставить между собой и так весело продолжившейся коронацией как можно больше километров. Тем же, кто оказался прижат к стенам дворцов, деваться было некуда. Кроме…
– Мужики, отдирай доски!!! – проревел истошный голос кого-то из гвардейцев, но и без этой подсказки солдаты рванулись в атаку на деревянные щиты, полвека прикрывавшие окна ничейных хором.
Окна первых этажей дворцов и домов превратились вдруг в двери, двери – в ворота, и сотни людей с оглушительными воплями и визгом кинулись вовнутрь, давя и сбивая друг друга. Но, к чести постольцев, едва оказавшись внутри и в безопасности, трусы, паникеры и эгоисты моментально вспоминали про оставшихся на улице и принимались рьяно затаскивать в покои и холлы рвущихся под защиту камненных стен земляков.
Пространство вокруг раздраженно завозившегося оглушенного кабана поразительно быстро очистилось до размеров большой комнаты, потом – до зала торжественных приемов, до поля для неизвестной игры в мяч и, наконец, до габаритов Дворцовой площади.
На самой площади остались только старающийся подняться на скользком булыжнике на ноги невредимый свин, поваленные в толкучке, но прворно подбираемые гвардейцами и пинками выпроваживаемые в безопасность сограждане… и помост, забитый застывшей в ужасе и нерешительности знатью.
Люди в домах, быстро осознав свое преимущество и отсутствие угрозы, облепили окна, предоставляющие хоть какой-то вид на площадь на всех этажах, мансардах, чердаках и крышах, и напряжено уставились вниз в ожидании продолжения действа. И какой дурак сказал, что коронация – это скучно и неинтересно? Вторая кампания – по устранению внезапной угрозы – закончилась провалом.
С таким же результатом охотники могли попытаться разрубить на порционные кусочки танк.
Кабан разъяренно захрипел, утвердился на разъезжающихся копытах, и маленькие, налившиеся кровью и злобой глазки уставились на отступивших на почтительное расстояние людей, в памяти которых был еще слишком свеж забег недельной давности по лесным дебрям.
Сломанные о непробиваемую шкуру мечи и ножи устилали булыжную мостовую вокруг зверя, словно шелуха от семечек.
Мутные свиные очи принялись отыскивать среди окруживших его приплясывающих человечков первую жертву.
– Бегите, бегите, идиоты! – Иван и Сенька хватали за рукава и пытались стащить с подмосток бестолково топчущихся на месте дворян, но проще было утащить и просунуть в одно из окон сам помост.
То ли в уверенности, что лесное чудище здесь их не достанет, то ли полагая себя выше скудоумных трусоватых простолюдинов, то ли по какой-либо другой такой же весомой причине, но гости уворачивались и вырывались из рук лукоморцев, спотыкаясь о брошенные музыкантами инструменты[115] и падая, но не сдаваясь.
И не сводили при этом преданных глаз с его несостоявшегося пока величества. А величество тем временем изо всех сил пыталось титулу соответствовать.
Рыча и изрыгая проклятия, Брендель выскочил вперед, растолкав дворян, встал на краю помоста, нашел яростным взглядом окруживших полукругом кабана гвардейцев, взмахнул костлявым кулачком и тоненько взвизгнул:
– Мерзавцы!!! Негодяи!!! Скоты!!! Это вы всё подстроили!!! Вы за это ответите!!! Все!!! До единого!!! Шкуры спущу!!! Головы поснимаю!!! Кишки выну!!! Жилы вытяну!!! Кровавыми слезами плакать…
– Заткнись, ничтожество, – учтиво попросила его Серафима[116], спрыгивая с помоста и многословно жалея вслух, что официальное мероприятие заставило ее в первый раз за целый месяц надеть так ненавидимое ей путающееся под ногами платье[117].
– Что?.. – вытаращил глаза граф.
– Когда говорите, что думаете, думайте, что говорите, – на ходу сквозь стиснутые зубы перевел ему Иван, соскочил вниз и вприпрыжку помчался к тому месту, где среди брошенных шапок и обувки видел сверху потерянную кем-то из героически разбежавшейся графской стражи алебарду.