Выбрать главу

— Нет.

— Ну, можно и без носочков. Посидим босиком. Пока никуда не пойдем, посидим тут у окошка. Чтобы не прилипнуть. Пол у нас сегодня очень липкий. У нас такое бывает. Частенько…

— Что у меня с руками? Так страшно. Так страшно…

— А давайте, я вас укрою пледиком? У нас такой отличный тут пледик есть. Очень теплый.

Она молчала.

— А руки завтра намажем кремом, и все пройдет. Ой, да сейчас такие кремы придумали, разок намазал — и руки как новые. Все пройдет. Отличный у нас есть крем, и для рук есть крем, и для лица, и для пяток. Может, чайку?

— Нет. Что это за крем? «Люкс»?

Дима повернулся к Вере и скорчил гримасу, она покачала головой и помахала руками — нет!

— Зачем же «Люкс»? Нет, это совсем другой крем, заграничный.

— Хорошо. «Люкс» скверно пахнет. Я его не люблю.

Дима замолчал, обвел глазами кухню. Пол, весь засыпанный мукой и крупами, а теперь еще в разводах от метелки и швабры, Слава, вляпавшийся в мед тапком и матерившийся одними губами, разбитая ваза для фруктов, раскатившиеся зеленые яблоки.

— Яблоки-то в этом году сплошная мелкота, — вздохнул Дима. — Не уродились совсем в этом году яблоки.

Вера посмотрела на него и улыбнулась.

— Вот в прошлом году были яблоки. Прямо с дыню. Отличные яблоки. Сочные, сладкие. А в этом году — мелочь. И кислые. Не уродились совсем.

— Я не люблю яблоки, — раздалось из-за прижатых к лицу ладоней.

— Понятно, — кивнул Дима. — Ну и хорошо тогда, что не уродились. Ну и леший с ними, с этими яблоками. А что любите? Груши?

— Да.

— Вот и отлично. Тогда мы завтра пойдем и купим груш. Сейчас ляжем спать, а завтра встанем, наденем красивую одежду, удобные туфли наденем, шляпку и пойдем в магазин.

— На рынок.

— Можно и на рынок. Да, лучше мы пойдем на рынок. Будем там торговаться и все пробовать. И купим груш и сладкого перца. И аджики. Такой, чтобы аж слезу прошибала.

— Пирог.

— Купим пирог?

— Вы что, тоже ненормальный? — Руки наконец убрались, на Диму посмотрели заплаканные глаза. — Пироги не покупают на рынке. Это опасно, можно отравиться. Пирог надо самим испечь. Грушевый пирог.

— Испечем. — Он вытер маленькое заплаканное лицо огромными ладонями. — А хотите чайку? С вареньем?

— Да, — кивнула Лидия Андреевна.

— У нас тут и грушевый пирог остался. Как раз один кусочек, — сказала Вера. — Будешь… будете пирог?

— Буду. Я вас не знаю, но буду.

Она выпила чашку чая, съела пирог. Молча, только иногда всхлипывала. Вся семья расселась вокруг стола, время от времени тихонько переговаривались, делая вид, что все в порядке. Ниночка сидела рядом с бабушкой и гладила ее по руке.

— Я что-то устала, — сказала Лидия Андреевна, собрав с блюдечка все крошки. — Если пирога больше нет, то я пойду домой. Мне очень надо домой. Вы сможете меня проводить?

— Конечно, — сказала Мила. — Вы же тут недалеко живете. Я знаю ваш адрес, я вас провожу.

— Спасибо. Мне правда нужно домой, мама начнет волноваться, что меня так долго нет. У нас Мишенька болеет, мне нужно домой, помочь маме с Мишенькой. Благодарю вас за чай. И за пирог. Очень вкусно. Вы хорошие люди. Приятные. Может быть, я познакомлю вас с мамой. Или как-нибудь приведу к вам поиграть Мишеньку. Он милый мальчик. Только очень болезненный. Я приведу его к вам, ладно? Ну все, мне пора. До свидания.

Она поднялась из-за стола, Мила набросила ей на плечи плед и повела наверх, в ее комнату.

— Всем выдать по медали, — выдержав долгую паузу, сказал Слава.

— Особенно Диме.

— Да ладно вам. Все уже набили руку. Главное, чтобы заснула сейчас. В чай капнули успокоительное?

— Конечно.

— Тогда все в порядке, заснет.

— Пусть ей приснится, что она со своей мамой. Видите, как она скучает, — сказала Ниночка.

— Да уж. — Дима встал из-за стола и потянулся. — По маме скучать — дело понятное. Главное, чтобы не приводила к нам поиграть Мишеньку. А то придется мне Михаил Андреича опять с лестницы спускать. Дивный говнюк, дивный. Все, ребятки, я спать.

Николай. Сейчас

Николай никак не мог заснуть. Кушетка в гостевой спальне была неудобная, узкая и противно скрипела, стоило ему шевельнуться, повернуться на другой бок было вообще немыслимой задачей. Так он и кряхтел, ежился, пристраивался поудобней, заставлял себя закрыть глаза и ни о чем не думать, но снова открывал их, и взгляд в полутьме опять начинал шарить по бесчисленным вешалкам с Тамарочкиными платьями. Гостевая спальня в их городской квартире давно превратилась в гардеробную его жены: старые платья, пропахшие нелюбимыми уже духами, старомодные наряды, которые были надеты от силы один раз на какое-нибудь пафосное мероприятие, коробки с надоевшими туфлями, чехлы с приевшимися пальто и шубами. А теперь сюда был сослан и неугодный муж, каким-то образом из главного мужчины жизни превратившийся в статусный кошелек, не более того. Он вздохнул, кушетка скрипнула. Когда-то, много лет назад, кто-то из его коллег, намного старше него, мудрее и опытнее, сказал ему, что любовь и страсть в браке могут прожить от силы года три-четыре, а потом исчезают, таков закон природы, ничего не поделаешь, и тогда уже главным становится не страсть и не секс, а взаимное уважение и понимание, обязанности и обязательства, вот на них и надо будет строить всю жизнь. Николая ужасно возмутил тот совет. Он был неисправимым яростным романтиком и был уверен, что любовь никуда не может деться и через десять лет, и через пятьдесят. А если есть любовь, то и страсть никуда не денется. Как можно не хотеть любимого человека, не желать его каждую минуту? Он тогда был уверен, они с Тамарочкой будут самыми пылкими любовниками и сейчас, и когда им будет по семьдесят.