Вот и сейчас. Освободившись окончательно от сна, встал и, не отходя от кровати, принялся делать утреннюю зарядку. Весьма условную, но обязательную. Два раза присел, столько же раз развёл руки в стороны, помотал башкой туда-сюда, запыхался и успокоился. Хватит. Теперь умываться. Это дело он любил. Долго и усердно чистил зубы, тщательно брился, громко фыркал, смывая с лица пену, и не менее громко ухал, когда капли холодной воды попадали на обнажённый торс. Вытирался, одевался и завтракал. Чаще всего бутерброды с чаем. Иногда позволял себе глазунью. Если не ленился. Завтракал плотно, как, впрочем, и обедал, и, тем более, ужинал. Особенно плотным был ужин. Единственный друг Володька Порошин никак не мог смириться с этим, по его мнению, губительным рационом, и уже не одно десятилетие пытался образумить друга, но все его старания были тщетны. Даже приведённые как-то слова А.В. Суворова «Завтрак съешь сам, обед подели с другом, а ужин отдай врагу» не возымели должного действия. Более того, возмутили Иваныча: «Ты мне байки-то не рассказывай. Я что, не знаю, кто такой Суворов? Чтобы он такое сказал? Да он ни одной битвы не проиграл. А ты… В любом случае, Вовка, он – великий полководец, и, если так и было, как ты говоришь, так это вполне могла быть военная хитрость. А я кто? Простой сантехник. С-а н-т-е-х-н-и-к! Понимаешь? А сантехники никогда своих врагов не кормили! Не было такого! Это я тебе как сантехник говорю. Да и врагов у меня никаких нет. Не с кем делиться! Понятно?». Вовка кивал в знак согласия, но тут же забывал об этом, вновь и вновь возвращаясь к бесполезным увещеваниям. Можно было бы и не упоминать об этом, если бы не парадокс, опровергавший все утверждения друга. К семидесяти годам Иваныч оставался таким же поджарым, как и в двадцать, а поборник строгой диеты давным-давно обзавёлся солидным животом, наличие которого никоим образом не мешало ему долдонить одно и то же.
После завтрака Фёдор Иванович наводил на кухне порядок и отправлялся гулять. Этому правилу не изменял никогда. Ни дождь, ни метель, ни жара, ни холод не были причиной для отмены ежедневного моциона. На капризы погоды не обращал внимания, и в течение часа гулял – после завтрака, и перед сном. Может поэтому, перешагнув семидесятилетний рубеж, в отличии от своих сверстников, сохранял физическую и духовную бодрость.
На лавке возле подъезда при хорошей погоде бессменно восседали три старушки-соседки примерно одного с ним возраста. Открывая по утрам форточку, Фёдор Иванович первым делом слышал звуки похожие на беспрерывную работу отбойного молотка, и удовлетворённо хмыкал. «Подружки – на месте, значит жизнь продолжается! – отмечал про себя. Выходя из подъезда, зачастую вступал с ними в беседы и балагурил, непременно называя их то девушками, то красавицами. При этом несколько туговатая на ухо Ирина Михайловна из 16-ой при слове «красавицы» завсегда покрывалась стыдливым румянцем, опускала голову, и невольная улыбка приоткрывала один единственный оставшийся в живых зуб, удивительно похожий на любопытного зверька выглянувшего из норки, но это нисколько не делало её уродливой. Напротив, она на глазах преображалась, молодела, и появлялось во всём её облике что-то девственно прекрасное. Все же прочие слова почему-то разобрать не могла, и, опасаясь упустить что-то важное, взволнованно переспрашивала, прерывая разговор постоянными «А? Что?…» и так далее, поэтому диалог чаще всего был скомканным. Накануне, выходя на прогулку, Фёдор Иванович поздоровался, хотел пройти мимо, но неожиданно остановился: