Есть в Бритунии маленькие городишки, неказистые и не очень богатые, но такие уютные и славные — кажется, век бы там провел, если бы не тяга к путешествиям! Создается впечатление, будто жители таких городков никогда не видели нищих; если и посещают их беды, то очень быстро забываются, затягиваются каминной золой. По праздникам там пекут белый хлеб и пироги; вечерами люди собираются в таверне — выпить вина или доброго эля и поболтать о разных приятных мелочах.
Правитель такого городка представляется человеком крайне симпатичным, и обитает он не в грозном замке на горе, что главенствует над местностью, словно орел, облетающий свои владения, а в большом и красивом дворце, что выстроен прямо на главной городской площади. Вот таким чудесным, спокойным уголком был некогда городок под названием Кой.
Где те времена!..
Одинокий путник, медленно объезжающий улицы Коя на большом вороном коне, не без удивления оглядывался по сторонам. То, что представало его взору, не имело, как он думал, человеческого объяснения. Здесь поработала черная магия, не иначе. Чем же объяснить вид этих домов, покосившихся, облупленных, кривобоких? И добро бы такое было только на городских окраинах, в местных трущобах, где обитает нищий, беспутный люд! Нет, в полном запустении пребывали некогда крепкие, добротно выстроенные дома. Кое-где еще сохранились украшения. Путник не смог удержать горькой усмешки, когда увидел на одном фасаде облезлую сильфу, вырезанную из камня и в свое время раскрашенную. Красный рот сильфы расплылся и измазал подбородок, как будто чей-то кулак разбил красавице губы, синяя краска с глаз, в свою очередь, пустила потеки на щеку, словно там наставили синяков. В другом месте лепнина в виде цветов имела ощипанный вид — не иначе кто-то развлекался, обрывая лепестки. А рядом — ставни, висящие на одном гвозде, отвалившиеся куски штукатурки, протекающие крыши.
Но ужаснее всего были в этом городе люди. Нигде в мире, кажется, путешественник не встречал столько горбатых, хромых, кривых, кашляющих кровью. Каждый попадавшийся ему па улице человек страдал каким-нибудь тяжким недугом. Горожане торопливо шаркали по грязной, разбитой мостовой, норовя поскорее юркнуть в какую-нибудь дыру. Можно подумать, они чего-то боятся.
Из-за окон, затянутых бычьим пузырем вместо стекла, то и дело кто-то выглядывал. Это были испуганные, болезненные взгляды. Всадник хмурил черные брови на загорелом лице. Ему — здесь очень не нравилось. Он спешил поскорее миновать проклятое место. Он не собирается здесь останавливаться — благодарю покорно! — и пищи здешней вкушать тоже не будет.
Самый воздух здесь, мнится, отравлен. К сожалению, не дышать человек не может…
Рослый, красивый молодой мужчина сердито щурил глаза — ярко-синие, холодные, словно снег на вершине гор. Ему вдруг показалось, что он участвует в чем-то недостойном.
Впечатление это усилилось, когда он проезжал мимо таверны (здесь была даже таверна! при одной мысли о том, какие блюда могут подавать в подобном месте, всадника мороз пробрал). Какой-то человек, оборванный и тощий, выскочил оттуда, как ошпаренный, и, размахивая тонкими костлявыми руками, бросился прямо под копыта лошади.
Всадник натянул поводья, но недостаточно быстро. Раздался слабый, жалобный крик — замухрышка попал под копыта.
— Кром! Проклятье! — сквозь зубы выругался молодой человек. — Только этого не хватало!
Если ему приходилось убивать противника в бою, совесть его оставалась совершенно спокойной. Он мог, наверное, даже зарезать спящего, если был уверен в том, что этот спящий — законченный негодяй. Впрочем, последнее спорно, поскольку подобного опыта у юноши пока что не было. Но сбить с ног заморыша, который и без того одной ногой стоит в могиле…
Проклиная все на свете, всадник спешился. Пострадавший лежал на растоптанном грязном снегу. Вокруг его головы расплывалась угрожающая красная лужа.
— Надеюсь, ты жив, — проворчал пришелец. — А если помер, туда тебе и дорога.
Но бедняга еще дышал. Его широко раскрытые глаза, в которых явственно читался ужас, глядели прямо на незнакомца.
— Прости… — пролепетал он.
— Да уж, — фыркнул пришелец. — Клянусь Кромом, ты выскочил так неожиданно!
— Прости… — повторил бедняга и потерял сознание.
Молодой человек подхватил его на руки и ногой открыл дверь таверны. Зрелище, представшее его взору, напоминало кошмарный сон. В темном, закопченном помещении, под низким потолком, собралось около двадцати посетителей. Кругом горели факелы, но они так чадили, что, казалось, не прибавляли света, а лишь сгущали тьму. В очаге шевелились языки темного пламени. Они лениво обхватывали днище огромного котла, где исходило паром неаппетитное варево.
На стенах висели «украшения»: грязные тележные колеса, запыленные рыбацкие сети, несколько гарпунов с обломанными зубцами и безнадежно тупой меч с рукоятью в виде оскаленной пасти дракона. Нужно ли говорить о том, что былое великолепие этой рукояти облупилось, облезло и приобрело жалкий вид.
Скамьи, выставленные вдоль стен, равно как и столы, массивные и прочные, еще держались, но и они уже покосились, а некоторые сгорбились.
Но ужаснее всего были здесь сами люди. Они теснились друг к дружке — увечные, безглазые, с язвами на щеках, с текущим из ушей гноем… Никто не брезговал — все были одинаково отвратительны. Пришелец даже не мог решить, кто из них страдает больше.
Он остановился на пороге, держа пострадавшего, точно ребенка. Ноги-палочки и истощенные руки раненого болтались, как плети.
— Привет, — хмуро проговорил чужак. — Меня зовут Конан. Я из Киммерии. Этот человек неожиданно выскочил прямо перед моим конем. Заберите его.
В полном безмолвии он прошел через таверну и уложил бедного уродца прямо на столы, опрокинув при этом несколько щербатых глиняных кружек и разлив жидкое пойло, которое хлебали посетители таверны.
Темная кровь все еще вытекала из раны. На голове была рассечена кожа, но казалось, будто череп проломлен — рана имела устрашающий вид. Волосы, серенькие и реденькие, слиплись, лицо, и без того несчастное, превратилось в сущую маску страдания. Казалось, бедняга вот-вот испустит дух.
— Делайте с ним, что хотите, — проворчал Конан. — Вы здесь все на людей-то не похожи… Я не знаю, может, то, что помогло бы мне, этого бедолагу просто убьет.
— Ты так думаешь? — нарушил молчание один из сидевших за столом. Он говорил тихо и спокойно, как будто вид людей с проломленным черепом и рослых незнакомцев для него самое привычное дело.
— Ну, не знаю, — немного смутился киммериец. — А ты что посоветуешь?
— Надо перевязать ему голову. Промыть рану. Посмотрим, может, нет опасности для жизни… Хотя тут все опасно для жизни. Наверное, ты это уже понял, Конан из Киммерии.
— Понял, — хмуро сказал Конан.
— За работу! — слабым голосом распорядился говорящий. Это был горбун с очень длинными руками и печальным, красивым лицом, наполовину скрытым под космами нечесаных волос, похожих на войлок.
Кругом зашевелились, закопошились. Принесли лампу, которая добавила к чаду вонь прогорклого масла. Вытащили корзину с мятыми влажными тряпками.
"Все, что осталось от старины Моки", — пояснил невнятно горбун. Конан не стал уточнять, что именно имелось в виду.
Рана действительно была совсем не такой страшной, как казалась на первый взгляд. Конан умело промыл ее, выказывая сноровку, присущую заправским костоправам и опытным воинам. Повязка быстро пропиталась кровью.
— До свадьбы заживет, — мрачно пошутил варвар.
Никто даже не улыбнулся. Кругом вздыхали и сопели, обмениваясь жалобными взглядами. Один из местных жителей вынул из уха кусок тряпки, пропитанной гноем, и, пользуясь тем, что вытащили корзину "старины Моки", добыл себе свежий лоскут.