Большинство людей от мала до велика не понимали, ' что происходит, почему так широко распространились среди нашего народа аресты. И не только члены партии, но и беспартийные люди с недоумением и внутренним страхом смотрели на все выше поднимающуюся волну арестов, и, конечно, никто не мог открыто высказать свое недоумение, свое неверие в то, что арестовывают действительных врагов народа и что арестованные действительно занимались какой-либо антисоветской деятельностью или состояли в контрреволюционной организации. Каждый честный советский человек, ложась спать, не мог твердо надеяться на то, что его не заберут этой ночью в тюрьму по какому-нибудь клеветническому доносу»[132].
Удивительное дело, бюрократические проявления в армии после чистки возросли многократно. Но иного и быть не могло. Вновь обратимся к воспоминаниям Г.К.Жукова. «Недели через две мне удалось детально ознакомиться с состоянием дел во всех частях корпуса[133], и, к сожалению, должен был признать, что в большинстве частей корпуса в связи с арестами резко упала боевая и политическая подготовка командно-политического состава, понизилась требовательность и, как следствие, ослабла дисциплина и вся служба личного состава. В ряде случаев демагоги подняли голову и пытались терроризировать требовательных командиров, пришивая им ярлыки «вражеского подхода» к воспитанию личного состава...
Находились и такие, которые занимались злостной клеветой на честных командиров[134] с целью подрыва доверия к ним со стороны солдат и начальствующего состава. Пришлось резко вмешаться в положение дел, кое-кого решительно одернуть и поставить вопрос так, как этого требовали интересы дела. Правда, при этом лично мною была допущена повышенная резкость, чем немедленно воспользовались некоторые беспринципные работники корпуса. На другой же день на меня посыпались донесения в округ с жалобой к Ф.И. Голикову[135], письма в органы госбезопасности «о вражеском воспитании кадров» со стороны командира 3-го конного корпуса Жукова.
Через неделю командир 27-й кавалерийской дивизии В.Е. Белокосков сообщил мне, что в дивизии резко упала дисциплина и вся служба. Я спросил его: а что делает лично командир дивизии Белокосков? Он ответил, что командира дивизии сегодня вечером разбирают в парторганизации, а завтра наверняка посадят в тюрьму...»[136]
Не надо иметь сильного воображения, чтобы представить, что чувствовали тюрьмы избежавшие. Нетрудно также догадаться, что нашлось, мягко говоря, немало таких, кто посчитал, что вовсе не добросовестная служба, а лишь демонстрация личной преданности вождю и налаженные отношения со вполне определенными органами дают гарантию сытой жизни и быстрой карьеры. Какое дело было им до боеспособности войск, если за все отвечал вождь? Естественно стремление этих людей, воспринимавших армию как личную кормушку, избавиться от случайно уцелевших честных, требовательных, да просто квалифицированных командиров.
Какая-либо инициатива снизу практически исключалась, невозможно было даже просто высказать свою точку зрения. Случись ее несоответствие с официальной «линией», и не в меру инициативного командира ждали лагеря. Понятно, что все, что не было санкционировано непосредственно сверху, попросту сворачивалось. А наверху безраздельно распоряжался Ворошилов, от проблем боевой подготовки и строительства современных вооруженных сил, мягко говоря, далекий.
Помните, за что арестовали комбрига Серпилина в симоновских «Живых и мертвых»? Он всего лишь высказался в том смысле, что завоевавшие Европу немцы ~ сильный и опасный противник[137]. Этого оказалось достаточно для доноса и скорого ареста. И это был типичный случай. Участь тех, кто имел неосторожность делать самостоятельные выводы о причинах побед вермахта, была печальна. Но и оставшимся, тем, кто затаил все в себе, и тем, кто старался не думать ни о чем, или даже был не способен проанализировать ситуацию, повезло немногим больше. Немцы напали, и их мощь, их умение воевать оказались столь неожиданными, что многие из этих людей просто не выдержали.
Репрессии катком прошлись и по Академии Генштаба. В 1937 году были репрессированы крупнейшие ученые, создатели военных трудов — Верховский, Вакулич, Свечин, Алкснис, Баторский, Алафузо, Малевский, Жигур, Михайлов, Циффер, многие другие. Другие академии также не избежали арестов профессорско-преподавательского состава. Но об этих людях, пострадавших, видимо, лишь за хорошее знание истории создания собственной армии, В. Суворов умалчивает. Упоминается им лишь В.К. Триандафиллов[138]. Слов нет, этот человек внес немалый вклад в развитие военной науки. Говорят, Гудериан держал его труды на своей книжной полке. Триандафиллов еще в конце 20-х годов говорил и писал о прорыве обороны противника на большую глубину, о «глубокой операции», и эти его идеи действительно опередили время. Но, во-первых, он — один из многих. А во-вторых, был человеком своего времени и, совершив гениальную догадку о будущем характере войны, имел все же представление о средствах прорыва и обороны лишь образца Первой мировой войны. Развитие ударных сил, как и армии в целом, не стояло, конечно, на месте. В самом деле, разве можно сравнивать конные армии и корпуса Гражданской войны, дивизии легких танков середины 30-х и армии прорыва Великой Отечественной, с массированным применением тяжелых танков, артиллерии и авиации. Наброски именно такого взаимодействия можно было наблюдать на Киевских маневрах РККА 1935 года.
Не стало Триандафиллова, но советская военная наука продолжала развиваться. Можно с уверенностью говорить о том, что именно в СССР были сделаны теоретические разработки передовых, революционных методов ведения войны... Но на практике первой применила все это не Красная Армия, а немцы. И неудивительно. 1937 год если и не уничтожил военную науку совсем, то отбросил ее на десятилетие в прошлое. Многие из тех, кто остался, возводили в абсолют позиционную войну, и за их заблуждения пришлось вскоре расплачиваться большой кровью.
Обращаясь к теме репрессий конца тридцатых годов в армии, нельзя, конечно, обойти вниманием Тухачевского. И дело не только в том, что последний, занимая ответственный пост[139], в течение ряда лет фактически руководил строительством вооруженных сил. В конце концов, именно с его именем связано начало арестов.
Свое отношение к маршалу В. Суворов раскрывает в следующих строках: «...Никому не объяснишь, что был Тухачевский палачом и убийцей, а в вопросах стратегии разбирался слабо, вернее — никак не разбирался. Чтобы это понять, надо просто прочитать два тома «сочинений» этого самого Стукачевского[140]... Тухачевский был авантюристом, карьеристом, трусом... «гениальные» его творения годились только в качестве пособия на уроках политграмоты, а на большее не тянут и не тянули,.. его предложения по перевооружению армии — чистый бред»[141].
Был ли он трусом? Не думаю. Во всяком случае, признаков трусости не проявлял. В июле 1918 года был арестован командующим Восточным фронтом Муравьевым, но не растерялся и, проведя агитацию среди бойцов охраны, привлек их на свою сторону. Да и после катастрофы под Варшавой сумел стабилизировать откатившийся к, Минску фронт и сохранить руководство войсками. Если В. Суворов имеет в виду, что М.Н. Тухачевский не выдержал допросов с пристрастием, оклеветал себя и подчиненных, то кто из высших военачальников выдержал, кто не оклеветал? Таких - единицы...
Что касается авантюризма... К числу авантюристов можно отнести любого военачальника, просчитавшегося или не сумевшего учесть решающих факторов и проигравшего. Но разве были полководцы, не знавшие неудач? Все же думается, что действия войск Западного фронта в Варшавской операции связаны скорее с неоправданным риском, нежели с авантюризмом. Во всяком случае, действия Клейста[142] или Гудериана[143] на первом этапе войны выглядели куда более авантюрными, однако блестящие победы их оправдали. М.Н. Тухачевский к власти не рвался и никогда не предпринимал действий, шедших вразрез с указаниями Центра. Так что авантюристом его не назовешь.
Был ли он карьеристом? А какой хороший офицер не заботится о росте? Конечно, занимаемые им должности рядовыми не назовешь, но, с другой стороны, не сам же себя назначал он на столь ответственные посты.
А вот что касается «палача и убийцы», тут В. Суворов сгустил, конечно, краски. Но в чем-то прав. Кронштадтский мятеж и восстание крестьян в Тамбове были . подавлены Тухачевским с предельной жестокостью. Но это говорит в том числе и о его решительности и преданности новой власти, вне которой маршал, вероятно, себя не мыслил. Один раз сделал он выбор и, надо признать, выбору этому не изменил.
Но нас, конечно, прежде всего интересует его компетентность. Признаюсь сразу, судить о том, насколько соответствовал М.Н. Тухачевский требованиям современной[144] войны, не берусь. Все предыдущие заслуги, все удачи и поражения, все теоретические разработки - не в счет. Потому что та война, на которой не удалось проявить себя М.Н. Тухачевскому, отличалась от войн предыдущих, как небо и земля. Ее даже и сравнивать не с чем. И предугадать заранее, кто из командиров проявит на полях ее сражений свои лучшие качества, а кто - окажется не на высоте, было, конечно же, невозможно[145]. Но утверждения В. Суворова о бездарности маршала лишены всякого основания. Достаточно остановиться лишь на двух проведенных им операциях времен Гражданской войны, чтобы признать - этот человек шел в ногу со временем.
10 января 1920 года части 1-й Конной армии очистили от деникинцев Ростов-на-Дону. 16 января на базе Юго-Западного фронта был образован Кавказский фронт[146] во главе с В.И. Шориным. Комфронта, посчитав, что противник уже сломлен и что кратчайший путь к победе проходит по прямой, 17 января предпринял наступление на нижнем Дону вдоль трассы Ростов - Екатеринодар. При этом части 1-й Конной армии, переправившись по тонкому льду на левый берег Дона, завязли в болотистой пойме под Батайеком и понесли большие потери. Возникла угроза потери инициативы, и 24 января временно исполняющим обязанности комфронтом был назначен Тухачевский. Под Ростовом Деникин сосредоточил лучшие свои силы - Добровольческий корпус. Здесь белые сами готовили контрудар. И Тухачевский, уяснив бесперспективность наступления на этом направлении", отказался от лобовой атаки. 1-я Конная была скрытно переброшена восточнее, в район станицы Платовской. Совместно с 10-й советской армией форсировала Маныч и нанесла сильный удар по правому флангу деникинских войск. 21 февраля добровольцы ворвались в Ростов, но угроза флангового охвата заставила Деникина отказаться от дальнейших наступательных действий. Спешно переброшенные под Торговую конные резервы белых после недолгих ожесточенных боев были разбиты. Фронт покатился на юг, к Екатеринодару и Новороссийску. По существу, скорый разгром деникинских войск на Северном Кавказе был предопределен блестящим маневром, заду-манным и осуществленным комфронта Тухачевским.