- Четыре, поправил Костик.
- Да, ничего себе четыре, хорошенькое четыре!
Он, видно, вспомнил, как всей деревней вытаскивали Шуркины занозы, и захохотал.
Когда он ушёл, Шурка сказал:
- Надо этого лисьего сына отучить ябедничать, да и насмехаться тоже.
Дело в том, что «мела» - по-грузински - лиса, «швили» - сын.
Мелашвили был действительно похож на хитрого лиса. Нос у него был остренький, и он им всё время поводил, будто вынюхивал что-то.
***
Горы запестрели жёлтыми и красными пятнами. Под ногами всюду валялись кленовые листья. Как розовые ладони.
Дожди ещё не начались. Октябрь стоял сухой и тёплый.
На шестой день их жизни в эвакуации приехал дед. 
Это было до того неожиданно, что Костик глазам своим не поверил.
Дед что-то говорил бабушке, гладил её по плечу, а она плакала. Костик завизжал, кинулся и повис у него на шее.
Это был удивительный дед! Даже здесь, в этой махонькой деревушке, у него оказались знакомые.
Где только у 
него не было знакомых! Музыкантов приглашали на все 
праздники, а ещё чаще, как говорил дед, «жмурика провожать», то есть на похороны.
А теперь дед уходил на фронт. Он приехал на часок, проститься. Бабушка плакала, а он говорил:
- Не плачь, старая, ну чего ты боишься? Я им как покажу свою дудку, так они со страху и поумирают.
Пришли мужчины, принесли виноградную водку - чачу - в большой зелёной бу
тылке, заткнутой очищенным кукурузным початком.
Пили за здоровье деда, за победу над врагами.
Перед отъездом дед сказал Костику:
- Ты теперь единственный мужик в семье - не подкачай.
Он обнял Шурку и Костика за плечи:
- Ну, ребята, я на вас очень надеюсь. Женщины - народ слабый. Их защищать надо. Вы уж меня не подведите. - Дед помолчал. — А фриц-то прёт и прёт, проклятый. . .
Спрятались вы неважно. Тут гидростанция рядом; если они пронюхают, обязательно бомбить станут.
И дед уехал.
Костик долго сидел один в кустах самшита и думал.
Он хотел бы быть таким, как дед. Спокойным и весёлым. Дед никогда не кричал. Даже когда приходил навеселе и бабушка ругала его:
- Вражья морда! Бестыжий человек! Чтоб ты утонул в том вине!
Он улыбался и говорил:
- А ты моя голубка!
Дед всему научил Костика. И рыбу ловить, и гвоздь забить, и лодку покрасить.
Костик вспомнил про лодку, и перед глазами встал их дом, порт и море, и так нестерпимо захотелось всё это увидеть, что он вскочил, готовый бежать туда скорей.
На крыльце сидел печальный Шурка, глаза у него были подозрительно красные.
- Ты ревел, Шурка? — спросил Костик.
- Иди-ка ты, — окрысился Шурка. - Торчи тут с вами, а у меня мамка в госпитале. Я вас просил меня сюда привозить? Просил, да?
Он вскочил, и Костик понял, что они подерутся.
Но сейчас он даже обрадовался Шуркиному крику.
- Погоди, Шурка. Я тоже домой хочу, жутко хочу. Давай вместе бабушку уговаривать.
В ДРЕВНЕЙ КРЕПОСТИ
Бабушка рассказала соседям про гидростанцию. Соседи обрадовались, что можно уехать. Нашлась причина! Только Александра Ивановна осталась.
Ей здесь нравилось, она козу купила.
- На сборы один день, — сказал дядя Саша Дорошенко и потёр руки.
Костик и Шурка от сборов решили увильнуть. Они ещё с первого дня собирались сходить в древнюю крепость. Крепость стояла на верхушке соседней горы, круглая, как пирог.
Спать легли на веранде. Там лучше слышно петухов. Как заорут сразу проснёшься.
Встали спозаранку, в доме все ещё спали. Осторожно ступая по скрипучим половицам, пробрались на кухню. Отрезали два куска кукурузной лепёшки — чурека; за
вернули в чистую тряпочку кусок сыру сулгуни.
На дворе было прохладно. Белёсый туман скрывал верхушку горы и крепость. Жидкими клочьями плавал между деревьями.
Листья были мокрые и от этого глянцевитые, будто покрытые лаком.
Шурка отвалил короткий, иссечённый топором чурбак, лежащий у крыльца, и вынул из-под него обломок косы.
Вид у косы был довольно жуткий - тонкое точенное лезвие хищно изгибалось, щерилось мелкими зазубринами.
Ручкой служил грубый кусок дерева - тёмный и 
лоснящийся.
Жена Мелашвили колола этой косой щепки для тагана. У Шурки глаза загорелись, когда он увидел эту штуку.
- Возьмём? — прошептал он Костику. Тот кивнул. И взяли. И положили под чурбак.
Потом Костик слышал, как одноглазый Мелашвили ходил по двору и бормотал: