Выбрасывая вещи, которыми я уже не пользуюсь или которые для использования непригодны, я отрываю их не только от себя, но и от других вещей, которые остаются, обрекая последние на сиротскую, безрадостную жизнь до старости, до смерти в одиночестве и забвении. Не стану перечислять названий всех этих предметов — не хватит времени, — но парочку для примера упомяну: ну хотя бы такую мелочь, как удлинитель для карандашей, который давно не был в употреблении, но ведь существует же, живет, пускай — так и тянет сказать — только воспоминаниями. Из него даже торчит огрызок старого карандаша. Вот молоток без рукоятки. Зажигалка, правда не работающая, но безупречная по конструкции и хранящая память о былых трудах. Вот запонка, ожидающая встречи со своей сестрой-близнецом, которая, вероятно, осталась в автобусе где-то на трассе Жешув — Сандомеж Заварной чайник без крышки, еще живущий надеждой, что придет время (разве мы вправе это исключить?) и осколки крышки найдутся, соединятся, срастутся, так что и следов не останется, и чайник снова будет накрыт крышкой привычно и естественно — так же привычно мы надеваем на голову шляпу. А разве можно отбирать надежду у молотка с отломанным черенком — вдруг настанет час, когда он вновь обретет свою буковую рукоятку, которая вернет ему его размашистую тяжесть, его достоинство и значение? А сколько еще предметов, мною не упомянутых — я мог бы перечислять их до бесконечности, — погруженных в летаргический сон, замерших, ждут той минуты, когда они смогут для чего-нибудь пригодиться? У меня нет ни малейших оснований исключать такой поворот событий. А раз нет оснований, разве я имею право выкинуть эти вещи из дома? Выкинуть только потому, что в данный момент они не играют никакой роли? Ведь они столько лет в моем доме жили, наполняли его своим тихим, ненавязчивым присутствием, верно служили мне, старательно выполняя любой приказ, трудились, не жалея себя, до последнего вздоха — даже сломанные, выщербленные, тупые, колченогие. Даже тогда они готовы были отдать остаток сил, пожертвовать собой ради дела. Умирали на посту, погибали в последнем бою, сдавались, только когда были уже разбиты, разодраны, растерты в прах. Так что совесть не позволяла мне выбросить молоток без рукоятки, не говоря уж о более сложных механизмах — таких, например, как пишущая машинка, разболтанная и задыхающаяся, будто старушка, тщетно старающаяся шагать в ногу с молодыми. Или дряхлый транзистор, который вроде уже не выполняет своего назначения, потому что давится, хрипит, кашляет, потом затихает, словно вот-вот испустит дух, — и вдруг, в самый неожиданный момент, собравшись с силами, отзывается еще раз (но можно ли быть уверенным, что в последний?) красивым, чистым голосом, хотя нутро его изглодано болезнью, которая казалась неизлечимой! Неужели я должен и этот приемничек отправить в мусорный бак вместе с другими вещами, хотя я знаю, что в них еще теплится жизнь, что они хотели бы умереть на посту — на это их еще станет, что они полны решимости погибнуть в последней схватке и умолкнут, только уже разбитые вдребезги, изодранные в клочья? А может, мне следует свернуть шею и вышвырнуть в контейнер для мусора (или прибегнуть к якобы гуманному способу, то есть усыпить уколом в ветеринарной клинике) — да, да, выбросить на помойку полуслепого кота и собаку, которая от старости еле волочит ноги, хотя и кот, и пес еще смотрят на меня, еще прислушиваются к моему голосу, еще мне доверяют (ведь до сих пор я никогда их не подводил)? Мой кот еще глядит мне в лицо своим единственным глазом, мой пес еще шевельнул хвостом, когда я с ним заговорил. Мои животные еще с грехом пополам меня видят и слышат, а также видят других людей и различают предметы; они еще едят, пьют, спят, просыпаются. Но — пора закругляться, я слишком увлекся, да и не о животных здесь должна идти речь.
Итак, в один прекрасный день я более-менее привел свою квартиру в порядок, но до конца было еще далеко. Я проделал лишь часть работы, ту, которую никто за меня сделать не мог, так как она заключалась в селекции, то есть отборе, а тут решение оставалось за мной. Я не первый раз убираюсь в доме, однако всегда ужасно от этого устаю, чувствую себя физически совершенно разбитым и психически вымотанным. (И, по мере того как старею, устаю все больше.) Обычно после таких трудов я уезжаю на день-другой из дома, а если не могу уехать, ложусь, отдыхаю, высыпаюсь, назавтра встаю не раньше десяти утра. В квартире устанавливается порядок, но какой-то половинчатый. Вот теперь надо бы пригласить кого-нибудь, чтобы завершить уборку: выгрести из-под шкафов остатки мусора, смахнуть пыль с книг и картин, выбить ковры, помыть окна и двери, намазать мастикой и натереть полы. Иными словами, призвать на помощь специалиста — мастера окончательной отделки. Моя приходящая домработница, к сожалению, очень немолода, сил у нее уже маловато, и ее деятельность у меня в доме сводится к мытью посуды и подметанию, то есть к уборке чисто поверхностной, и этим ограничивается, если не считать, конечно, наших с нею бесед о жизни, старости, смерти, иногда о политике. Но несколько лет назад кто-то показал мне объявление в газете, на которое я раньше не обращал внимания. Оказывается, уже давным-давно существует фирма «Чистота», предлагающая свои услуги как раз в интересующей меня области. Я неоднократно перелистывал страницы этой газеты и не видел объявления — оно не желало попадаться мне на глаза. Но наконец я его прочитал! Фирма «Чистота» по поручению уважаемых клиентов производила следующие операции: уборку квартир, офисов и всевозможных общественных помещений, циклевку паркета, натирку полов, чистку ковров, мытье окон, а также, по желанию клиентов, покраску стен, оклейку обоями, плиточные работы, просверливание дырок и т. п. Большинство предложений фирмы «Чистота» отвечало моим интересам, за исключением, разумеется, оклейки обоями, укладки плиток и просверливания дырок Это было именно то, что требовалось! В конце объявления приводились два телефонных номера. Набирая один из них, я подумал, что в фирму «Чистота» нелегко будет дозвониться — ведь таких, как я, в нашем городе тысячи, — но, к моему удивлению, телефон оказался свободен. После двух гудков на том конце взяли трубку, и какая-то женщина несколько официальным тоном, но очень внятно и любезно сообщила, что фирма готова выполнить мои пожелания. Я объяснил, в услугах какого рода нуждаюсь, сообщил размер своей квартиры, этаж (у меня спросили, есть ли лифт, я ответил, что нет, это было записано); их также интересовало, какие у меня полы, как открываются окна — наружу или внутрь, — и есть ли библиотека. Я честно признался, что книг у меня довольно много. «Заказ принят, спасибо». — «Алло, алло! — Я успел помешать своей собеседнице повесить трубку. — Я еще хотел спросить, когда примерно вы кого-нибудь ко мне пришлете?» — «В порядке очереди, вам сообщат».