Журавлев подошел к столу, выдернул из подставки перьевую ручку и, вырвав из календаря лист, написал название гостиницы и номер комнаты.
— Вечером, самое позднее в восемь часов, я тебя жду. И не вздумай со мной в игрушки играть. Я не угрожаю, но имей в виду — неверный шаг, и можешь готовиться к встрече с Аллахом. Надеюсь, ты мне веришь?
— Верю, — с трудом выдавил застрявшие в глотке слова Дадаев.
— Тогда до вечера.
Через час, когда Мишка Козырев, сдыхая от скуки, уже валялся на койке, разглядывая обнаженных девиц на страницах «Плейбоя», Журавлев и Приходько прогуливались по мемориальному комплексу «Мамаев Курган».
Приближался праздника. Рабочие чистили и подкрашивали обелиски и барельефы. На площадке перед поющим фонтаном старательно учились маршировать юнармейцы. По комплексу ходили экскурсионные группы, в большинстве из самих ветеранов.
Пораженный величием памятником Родины — Матери, Олесь, задрав голову, рассматривал занесенный гигантский меч и пытался прикинуть, на какую высоту возвышается скульптура.
— Высотища… — произнес он уважительно. — Это ж как ее устанавливали?
Журавлев не забивал голову столь глобальными вопросами; делая вид, что интересуется барельефом, косил глазами по сторонам, примеряясь, где лучше пристроить адскую машинку.
В пантеон к вечному огню? Опасно. У входа, кроме почетного караула, наверняка будет дежурить милиция, и человек с ношей в руке сразу привлечет ее внимание. К тому же, набьется столько народу, что выбраться наружу станет делом непростым. Далеко уйти после подрыва не получится, а значит, возрастает риск засветиться спецслужбам.
Гораздо безопаснее оставить заряд на открытой площадке. Последствия, конечно, будут не такими масштабными, как хотелось бы, но ведь дело не в количестве жертв и разрушениях! Важно на всю страну продемонстрировать бессилие власти; что новый Президент, каким бы жестким и деятельным не казался, ситуацию не контролирует. И если теракт свершается в святом для России месте, в святой для России день, о каком победоносном завершении Второй русско-чеченской войны может идти речь?
Его внимание привлекла гранитная лестница — подъем к Монументу. Площадки между лестничными маршами, где у стелл-барельефов, в тени, стоят скамейки. Обычные скамейки, на которых, отдыхая после преодоления множества крутых ступеней, рассядутся старики, вечно ищущие, где примостить свою задницу. А мимо них, по лестнице, будет течь живой людской поток.
— Сядем, покурим, — сказал он Олесю и направился к скамейкам.
«Неплохо придумано. Поставить заряд у ножки, сразу за урной. В толчее незаметно, а при подрыве ошметки колотого бетона только добавят убойной силы».
— Слышь, Семен. А может плюнуть на всё?
Вопрос застал Журавлева врасплох, и он поначалу не нашелся, что ответить, пытаясь сообразить: провоцирует его украинец или действительно надломился, сдал?
— Пока не увязли с ушами… А?.. Деньжата есть, документы верные.
— Не увязли, говоришь?! — Журавлев вплотную придвинулся к нему и положил руку на плечо. — Поздновато ты, Олесь, спохватился. Раньше надо было маковку чесать, прежде чем в Чечню на заработки собрался.
— «Чехи» тебя на понт взяли! Ничего у них против нас нет. Слова к делу не пришьешь. Чего переть на рожон? Делим баксы и разбегаемся.
Журавлев отшвырнул окурок в урну и встал.
— Пошли, Олесь. Потерявши голову, о волосах не пекутся. Нам привыкать к грязной работе? Сделаем и эту, сорвем банк, и уже тогда, с настоящими деньгами, можно и врассыпную.
По пути в гостиницу, они прошлись по магазинам и сделали малопонятные Олесю покупки. Он не брал в толк, зачем Журавлеву понадобился кожаный саквояж для фотопринадлежностей, и искренне жалел выброшенные на ветер деньги за импортную камеру «Никон». В хозяйственном Семен купил коробки с гвоздями и кусачки, а в соседнем, коммерческом — простенькие часы «Электроника».
Посматривая на приятеля, Олесь отметил его нездоровое возбуждение. Таким Журавлев становился, готовясь к опасной операции, и редко они заканчивались добром.
Остаток дня Умар Дадаев, выпроводив пораньше секретаршу и, по совместительству, любовницу Леночку вместе с телохранителями, коротал в одиночестве.
Появление масхадовских эмиссаров, да к тому же наемников, выбило его из привычного ритма.
И когда его оставят в покое? Когда дадут возможность жить по-человечески, а не ходить с оглядкой и не вздрагивать при каждом звонке в квартиру…
Задолго до первой войны, еще до перестройки, он уехал из Чечено-Ингушетии и поселился в этом городе. Сам, без чьей-либо помощи, выбился из грязи в люди. Именно из грязи, потому что первоначальный капитал, ставший фундаментом его нынешнего состояния, заработал ремонтом дорог; тяжелым трудом, а не торговлей тюльпанами на местном рынке.
… Счастливые советские времена, жизнь без боязни за завтрашний день. Чечня расцветала, и Грозный, некогда прекрасный, утопающий в зелени город, ширился новостройками. Где тогда был Джохар Дудаев? Думал об исламском государстве, или сносил ковровыми бомбардировками афганские кишлаки?.. А Аслан, гордость тейпа, нес непыльную службу за границей. Кому был нужен этот призрачный суверенитет?
Как давно это было…
Умар делал деньги, занялся коммерцией. Законной, и сомнительные аферы обходил стороной. Пока он зарабатывал миллион, его соплеменники на фальшивых авизо поднимали сотни миллионов.
О нем, как и тысячах других, осевших в России, коммерсантах, в Чечне вспомнили в конце девяносто четвертого.
Сопротивление — в душе — он поддерживал, ибо считал: всякий народ имеет право на самоопределение, и борьба за независимость всегда священна. И он с легким сердцем отдавал заработанные доллары посланцам Дудаева. На его деньги закупалось оружие, на них лечили вывезенных из зоны боевых действий раненых боевиков.
Когда Россия вывела войска, он гордился одержанной победой, сознавая, что в ней есть и частичка его вклада.
Но мир спокойствия не принес. Откуда-то появились ваххабиты со средневековым укладом жизни. Людей воровали сотнями, кого продавали, а кого — под нож. Слово «чеченец» стало синонимом слова «бандит». Бывшие полевые командиры возводили хоромы, тогда как рядовые нохчи, перенесшие тяготы войны и послевоенной жизни, прозябали в нищете.
Когда войска новь вошли в Чечню, он против уже ничего не имел. Шамиль зарвался, как бешеный пес, пытаясь оттяпать кусок Дагестана, и у русских после Ботлиха и Новолакского иного пути не существовало, кроме как идти до конца, до южных чеченский гор.
И эта война подходила к концу. Умара не трогали, и он стал подумывать, что о нем забыли.
Напрасно надеялся, и два визитера, навестившие сегодня офис, поставили его перед выбором.
С одной стороны, он поклялся на Коране главе диаспоры, что никогда не помогал и не окажет помощь террористам, тем более, что сам живет в Волгограде, и этот город стал ему родным.
…И ребенку понятно, для чего наемникам взрывчатка.
Но с другой, сдать их органам? Стукачество горцу не к лицу. Да и парни не промах; не возьмут всех сразу — глазом не моргнут, расправятся с его семьей. Если он, по дурости, ввязался в грязную игру, в чем вина жены и дочерей?..
Дадаев курил сигарету за сигаретой, ломал окурки в переполненной пепельнице… В голове все смешалось, и он не мог найти единственное правильное решение.
Плеснув в хрустальный стакан бренди, махнул залпом… Снял телефонную трубку. Набрал номер.
18
Волгоград. 7 мая 19 ч. 40 мин.
На столе, сдвинув к краю початую бутылку водки, нарезанные в разовые пластмассовые тарелки колбасу, сало и хлеб, в табачном дыму шла вялая игра в карты.
— На-ка дамочку! — швырнул козырь Мишка, торжествуя, что Семену крыть нечем и, хочешь, не хочешь, а карту придется принять.
Журавлев играл отвлеченно, не вдумываясь в игру.
«Что делать, если Дадаев явится с пустыми руками? Не достал, и баста. До времени «Ч» остается меньше двух дней. Придется из кожи лезть, чтобы добыть взрывчатку в чужом городе, без связей. А если он пойдет на глупость, зашлет на «стрелку» здешних братков»?