Неожиданное ба-бах! Где-то в мирном небе невидимый реактивный истребитель берет барьер гармонических звуков и дремотных мечтаний – и гром сотрясает вершины гор, укатываясь к прибрежным равнинам. Филлис подпрыгивает на сиденье.
– Блядь! – вскрикивает она. – Что это?
– Это я пукнул, извини, – говорит, улыбнувшись мне, Джо, а затем наступает молчание.
В «Сонной Лощине» промолчавшие всю дорогу Маркэмы вдруг прониклись, как мне показалось, нежеланием покидать мою машину. На парковке жалкого мотеля стояла только их древняя «нова» с разномастными покрышками и заляпанным дорожной грязью Зеленых гор идиотским стикером анестезистов. Маленькая, вся в розовом уборщица с увязанными в пучок темными волосами впархивала в дверь № 7 и выпархивала наружу, загружая испачканное за ночь постельное белье в большую корзину и вкатывая внутрь тележку со стопками свежего.
Маркэмы померли бы скорее здесь, чем в любом из показанных мной домов, и на один головокружительный, неразумный миг я подумал: а не позволить ли им проследовать за мной до моего дома на Кливленд-стрит и устроиться там на уик-энд, пусть обсудят свою жилищную ситуацию в безопасной, ничуть не гнетущей обстановке? Оттуда они смогут сходить в кино, пристойно перекусить пеламидой или маникотти в «Харчевне Август», пройтись, разглядывая магазинные витрины, по Семинарской, и Филлис поймет наконец, что жить она может только здесь или где-то поблизости.
Но нет, такое попросту неисполнимо, от одной мысли об этом сердце мое производит два с половиной резких укоризненных удара. Мне не только не нравится, что Маркэмы станут рыться в моих пожитках (наверняка, а после наврут, что не рылись), но, поскольку никакой речи о покупном предложении у нас не идет, пусть они останутся одинокими, как в Сибири, и трезво обдумают свои возможности. Разумеется, они всегда могут переселиться, заплатив больше, чем здесь, в новый «Шератон» или «Кэбот-Лодж». Хотя каждый из этих отелей так же жалок на свой манер, как «Сонная Лощина». В прежней моей жизни спортивного журналиста я нередко искал прибежища, а то и романтических приключений в таких бездушных приютах и даже находил их, ненадолго. Но не теперь. Исключено.
Джо снова перебирает в уме список своих вопросов, оставленных без ответа спецификацией, которую он сначала скрутил трубочкой, а потом раскрутил и сложил; прежняя его львиная самоуверенность начинает улетучиваться.
– Возможность арендовать дом Хаулайхена с правом выкупа существует? – спрашивает он (мы все еще сидим в машине).
– Нет.
– А возможность, что Хаулайхен возьмет меньше ста пятидесяти пяти?
– Спросите у него.
– Когда он уезжает?
– Очень скоро. У него рак.
– Вы бы согласились снизить ваше вознаграждение до четырех процентов?
(Вполне ожидаемый вопрос.)
– Нет.
– Под какой процент банки дают сейчас деньги?
(То же самое.)
– Четырнадцать с рассрочкой на тридцать лет, плюс комиссионный сбор, плюс заявочный взнос.
Эта волынка тянется, пока Джо не иссякает. Я направил вентилятор кондиционера себе в лицо и снова почти решаю предложить им перебраться в мой дом. Но увы, сорок пять показов – это статистическая роковая черта, а Маркэмы посмотрели сегодня сорок шестой. Перейдя эту грань, клиенты, как правило, дом не приобретают и отваливают в другие места либо совершают нечто придурочное – отплывают грузовым судном в Бахрейн или отправляются покорять Маттерхорн. К тому же мне, возможно, придется попотеть, чтобы после вытурить их из моего дома. (Сказать по правде, я уже готов раскланяться с ними, пусть попытают счастья где-нибудь в Амбоях.)
Хотя они могут, разумеется, внезапно объявить: «Ладно. Хватит валять дурака, мы покупаем этого сукина сына. Нам все равно деваться некуда. Давайте заполним бланк предложения». У меня их в багажнике полный ящик. «Вот пять кусков. Мы переезжаем в “Шератон-Тара”. Вы оттаскиваете вашу тоскливую задницу к Хаулайхену и велите ему уложить вещички и уматывать в Тусон или на хер, потому как сто пятьдесят – наше последнее слово, больше у нас просто нет. Даем вам час, чтобы принять решение».
Подобное случается. Дома продаются прямо на месте, выписываются чеки, открываются счета сделок, покупатель звонит в перевозочную компанию из продуваемой ветром будки телефона-автомата рядом с «Хо-Джо». И это сильно облегчает мою работу. Впрочем, обычно таким покупателем оказывается богатый техасец, или челюстной хирург, или политтехнолог, уволенный за финансовые махинации и ищущий, где бы отсидеться, пока он не понадобится снова. С горшечниками и их пухлыми, мастерящими бумагу женами, людьми, которые возвращаются к цивилизованной жизни из жалкой вермонтской дыры с сильно похудевшими бумажниками и полным отсутствием представлений о том, что приводит мир во вращение, но зато с обилием мнений о том, как он должен вращаться, такое случается редко.