– Знать, что имеешь нечто, можно, лишь когда тебе чего-то не хватает.
Идиотский ответ. Заснуть мне, возможно, и удастся, но завтра придется потрудиться, убеждая себя, что этого разговора не было, – и это также нельзя назвать редким для меня занятием.
– Мне сейчас сон приснился, – сказала Салли. – Мы были в твоем доме в Хаддаме, ты прибирался в нем. Я почему-то оказалась твоей женой, но была ужасно встревожена. В унитазе стояла голубая вода, и в какой-то миг мы вышли на твое крыльцо, пожали друг другу руки – как будто ты только что продал мне наш дом. А потом я увидела, как ты уносишься от меня, раскинув руки, точно Христос или еще кто, по большому кукурузному полю, такому, как в Иллинойсе. (Она родом оттуда, из флегматичного, благочестивого «кукурузного пояса».) Поле было вроде бы и спокойным. Однако общее впечатление оставалось таким, что все вокруг очень, очень заняты какими-то делами, страшно суетятся, но никто не может хоть что-нибудь сделать правильно. Тут я проснулась, и мне захотелось позвонить тебе.
– И хорошо, что позвонила, – сказал я. – По-моему, неплохой сон. Дикие звери с моей физиономией за тобой не гнались, и из самолета тебя никто не выбрасывал.
– Нет, – согласилась она и, похоже, призадумалась о такого рода возможностях. – Но я ощущала огромную тревогу. Мне редко снятся настолько яркие сны.
– Я свои сны забывать стараюсь.
– Знаю. И очень этим гордишься.
– Нет, не горжусь. Просто они никогда не кажутся мне достаточно загадочными. Будь они занятными, я бы их запоминал. Сегодня вот мне приснилось, что я читаю, а я и в самом деле читал.
– По-моему, я тебя не очень заинтересовала. Наверное, сейчас неподходящее время для серьезных разговоров.
Голос ее стал смущенным, как будто я посмеялся над ней, чего я не делал.
– Мне было приятно услышать тебя, – ответил я, думая, что она права. Середина ночи все-таки. В такое время положить начало чему-то хорошему почти невозможно.
– Прости, что разбудила.
– Ты меня не разбудила. – Произнося это, я погасил, о чем она узнать не могла, свет и лег, мерно дыша, слушая поезд, идущий в прохладной тьме. – Думаю, ты просто нуждаешься в чем-то, чего у тебя нет. Обычное дело.
Выбор на сей счет у Салли был не маленький.
– А ты такого не чувствуешь?
– Нет. Я-то как раз чувствую, что у меня много чего есть. Ты, например.
– Как мило, – сказала она, но без особой теплоты.
– Это и вправду мило.
– Надеюсь, мы завтра увидимся?
– Непременно. Прибуду во всеоружии.
– Отлично, – сказала она. – Спи крепко. Снов не смотри.
– Буду. Не стану. – И я положил трубку.
Нечестно было бы делать вид, будто то ощущение нехватки или отсутствия чего-то, с которым этой ночью боролась Салли, было мне незнакомо. Возможно, из-за моей слабости к благовесту любви и моего нежелания предпринимать что-либо помимо затыкания ушей, когда его сладкие звуки угрожают преобразоваться в нечто совсем иное, я просто-напросто кажусь ей – или еще кому-то – темной лошадкой. Весьма успешное обыкновение срединной поры жизни, времени, которое я называю для себя «Периодом Бытования», состоит в том, чтобы игнорировать большую часть всего, что мне не нравится или беспокоит и грозит неприятностями, а затем наблюдать, как все мало-помалу рассасывается само собой. Однако я не в меньшей, чем Салли, мере осознаю присутствие либо нехватку «чего-то» и вполне могу вообразить, что слова ее – это первый (а может, и тридцать седьмой) сигнал того, что вскоре мы «встречаться» перестанем. И испытываю сожаления, мне хочется найти какой-то способ оживить наши с ней отношения. Да только я предпочитаю позволять всему идти своим чередом и просто смотреть, что из этого получится. А ну как оно еще и к лучшему повернет. Или к худшему, что также вполне вероятно.
Однако ж существует вопрос куда более тягостный и важный, и связан он с моим сыном Полом Баскомбом, которому сейчас пятнадцать лет. Два с половиной месяца назад, как раз после истечения срока подачи налоговой декларации и за шесть недель до окончания в Дип-Ривере школьного учебного года, его арестовали в Эссексе за кражу трех упаковок презервативов 4Х («Магнум») с торговой стойки супермаркета «Финаст». За деянием этим наблюдала камера «око небесное», вмонтированная в потолок над отделом предметов мужской гигиены. А когда крошечная, одетая, впрочем, в форму охранника магазина вьетнамка подошла к нему сразу после того, как Пол, знаток отвлекающей тактики, оплатил пузырек «Греческой формулы», он попытался удрать, но был повержен на пол, завопил, назвал женщину «поганой мексиканской жопой», лягнул ее в бедро, ударил по зубам (случайно, надо полагать) и выдрал изрядный клок ее волос – все это до того, как она смогла применить удушающий полицейский захват и с помощью тамошнего аптекаря и еще одного покупателя заковать Пола в наручники. (Через час мать вытащила его из кутузки.)