Максим Кононенко
День отличника
Утопия
И слава Богу.
В. Сорокин, «День опричника»
Я свободен и счастлив. Я высокопоставлен. Я открываю глаза и смотрю на изысканного серого цвета потолок. Я талантлив. Мало кто может подобрать комбинацию свечей в помещении так.
Я называю этот красивый оттенок «афор явеш[1]». Никакой черноты. Никаких хлопьев копоти. Легкая серость. Как цвет моего служебного мерина.
Расстегиваю молнию спального мешка и вдыхаю чистейший воздух. В доме прохладно. Бодрит.
Выныриваю из мешка и привычным движением бросаю в печь пару крепких подсохших поленьев. Д.Россия жива березой. Березой и Березовой революцией. Тода раба,[2] герои! Лонг лив зе Проктер энд Гэмбл![3]
Поворачиваю la persienne,[4] и в дом врывается яркий солнечный свет. Над Москвой чистое голубое небо. С тех пор, как Д.Россия перестала зависеть от нефти, над ее городами перестал висеть удушливый смог. В этой стране так легко дышать! Воздух свободы свеж и кристально прозрачен. Воздух свободы справедлив и прекрасен. Я обнажен и распахнут навстречу этому воздуху. Я тоже прекрасен. Отимо![5] Рукоподаю новому дню.
Кукушка кукует семь сорок. Я подтягиваю вверх чугунные гирьки, ставлю на печь чайник с талым с вечера снегом, и отправляюсь в комнату-douche.[6]
Комната-douche — это место, где можно остаться совсем одному. Сбросить груз забот, растворить их в воде. Сквозь прозрачные двери душевой кабины проникают лучи веселого зимнего солнца. Вода весело сбегает по моей груди, ласково обтекая висящий на шее хьюман райтс вотч.[7] Я улыбаюсь себе и своей полной свободе. Мне хорошо здесь, под чистыми и холодными струями.
Передо мной — широкая полка из светлой березы. На полке — продукция «Проктер энд Гэмбл». Я выбираю сегодняшнее.
Шампунь и кондиционер в одном флаконе для солнечного понедельника. Жидкое мыло для морозного понедельника. Тюбик зубной пасты для второго послепохмельного понедельника.
Я правда выпил, но немного. Позавчера. В шабат не очень-то принято, но был национальный праздник — День поминовения всех Своих, в земле д. российской воссидевших. Основных из них три. Три главных хранителя Другой России, три ее сияющих правозащитника. Академик Андрей Дмитриевич Сахаров. Академик Дмитрий Сергеевич Лихачев. И академик Михаил Борисович Ходорковский. В министерстве накрыли большие столы, расставили на них цыплята табака, сациви, купаты, шашлыки и чебуреки. Говорил батоно Пархом. Хванчкару пили. Боржом пили. Нино пела «Тбилисо». Было здорово. Бон. Дэлисьё.[8]
Мы живем в либеральном демократическом обществе, и можем самостоятельно выбирать себе средства ухода за полостью рта, руководствуясь при этом лишь личной свободой и здравым смыслом. Однако наша свобода не должна ограничивать свободу других, и, по правилам хорошего тона, принятым среди интеллигентных людей, зубную пасту с послепохмельными добавками следует использовать как на первый, так и на второй день после принятия спиртных напитков. И это самый эффективный способ борьбы с извечным русским тоталитарным пьянством, поскольку послепохмельные добавки имеют специально подобранный дурной вкус, не заметный, впрочем, для окружающих. И теперь в этой свободной стране выпивают гораздо меньше.
А выпил — терпи, сказал я себе и, освободив одноразовую зубную щетку от упаковки, выдавил на нее коротенькую колбаску коричневой зубной пасты.
Раздался резкий отрезвляющий запах. Я попытался отвлечься.
Прекрасные слова говорил батоно Пархом. Просто замечательные. Дэр кунстмалер![9] Как это там было?
Какие тонкие и умные строки! Рукопо… какая же гадость эта ваша послепохмельная зубная паста…
Батоно Пархом — гордый и свободолюбивый человек, годами безупречной службы доказавший свое право на честь. И я понимаю его! Вот я — всего лишь помощник министра. Пусть даже и самого министра свободы слова. Но даже мне приходится выслушивать столько записной и лицемерной лести, что иногда хочется попросту перестать рукоподавать собеседнику. Честное слово, так отвратительно!
Почистив зубы и ополоснув рот, я омываю свое молодое тело жидким мылом, а также споласкиваю волосы на голове шампунем и кондиционером в одном флаконе. Это прекрасно, когда на свете существует компания «Проктэр энд Гэмбл»! Гмадлобт,[11] высокорентабельная легкая промышленность, рост которой всегда сопутствует демократии! Хай живе[12] свободный ученый, первым сумевший соединить в одном флаконе шампунь и бальзам-вольюмайзер, который позволяет придать волосам объем даже при естественном высыхании без использования дополнительных косметических средств! Даже в холодной воде. Спасибо, таинственный незнакомец! Пою тебе хвалу! За простоту, за чистоту, за мыло и за душ. За всепрощение, за воскрешение, за очищенье наших душ! Рукоподаю технологиям.
Я пускаю в себя мощную струю любимого «Проктэр энд Гэмбл» «Запах помощника», бодро выхожу из комнаты-douche и подбрасываю в печь еще пару крепких поленьев.
Морозно до треска. Я очень люблю зиму. Д.Россия жива зимой. Зимой и березой. И, конечно же, революцией. Я разглядываю морозные узоры на окнах и включаю радио. Хрипит. Батарейки замерзли. Я ставлю радио поближе к печи — отогреться, а на саму печь, рядом с закипающим чайником, ставлю мой котелок с завтраком.
Я очень люблю свой котелок. Прекрасный котелок с антипригарным покрытием от «Проктэр энд Гэмбл». Мне подарили его в министерстве, всем коллективом. Вещь интеллигентная и очень практичная. Ани модэ лха,[13] сотрудники! «Проктер энд Гэмбл», ты думаешь о нас!
В котелке — нежнейший порридж[14] из превосходной американской кукурузы, улучшенной ведущими генетиками свободного мира. Пока завтрак и батарейки разогреваются, я подхожу к гардеробу и одеваюсь в рабочее. На мне: трусы и майка «Проктэр энд Гэмбл» для одинокого понедельника, носки «Проктэр энд Гэмбл» для официальных приемов, теплые ватные штаны для езды на мерине, рубашка и галстук для правительственной работы, теплый кошачий свитер грубой домашней вязки — подарок от правозащитников.
Талая вода в чайнике уже бурлит, уже подпрыгивает на пару алюминиевая крышечка c клеймом AMAL United Company.[15] Я снимаю крышечку и бросаю в чайник добрый кусок прекрасного грузинского плиточного чая. Кладу крышечку на место. Пусть заваривается покрепче — сегодня будет много работы.
Снова пробую включить приемник. Работает! Настраиваюсь на общенациональное «Эхо Москвы». В эфире радиошоу «Свободное утро». У микрофона — легенды демократической журналистики Ксюша Ларина и Ира Петровская. Идет традиционное понедельничное обсуждение воскресных телерадиопрограмм Жени Киселева «Итоги» и Вити Шендеровича «Итого».
— Вот сволочь! — говорит Ксюша своим низким грудным голосом, — До чего хорош! Просто гад! И паузы…и междометия…и порыв…
— А тембр бархатного голоса! — вторит ей Ира, — А улыбочка в усы! Эти подкупающие своей искренностью интонации… и каждая фраза — как в первый раз…
— И как всегда был великолепен Шендерович, — продолжает Ксюша, — Язва.
— Незаживающая язва, — подхватывает Ира, — Столько лет жить с обнаженным сердцем! Я так за него переживаю!
— Ужас! — соглашается Ксюша.
Я улыбаюсь, вспоминая вчерашний вечер. Этот восхитительный концерт Вити Шендеровича в программе «Итого», который показывают каждый день вот уже несколько лет, и который я могу пересматривать бесконечно. Откровенный и честный разговор о нас, об этой стране, о демократии и свободе.
Три часа концерта пролетели практически незаметно. Мы с Мишей сидели в телекомнате, держась за руки, и не отрывали глаз от голубого экрана. Миша — ды э мин кеастэ.[16] Мы не всегда сможем быть вместе, потому что я собираюсь стать правозащитником, но Миша понимает это и всячески меня поддерживает.