— Вот он, в самом начале списка, — сказал Паттерсон. — А, Стэнли Бауэрс. В последнее время он у нас частый гость. Я вроде как его знаю. Зависим. Случай тяжёлый, один из самых тяжёлых на моей памяти. Жить ему где-то год, если всё будет нормально. Под седацией, капельница, наблюдение.
— Где он взял наркотики?
— Инвалидность и какая-то внесудебная программа. Просто запихивает их в нос. Лечиться от своей зависимости не хочет.
— Семья?
— Нет. Мы искали.
— Паршиво, — сказал я.
— Ты хочешь им помочь, — сказал Паттерсон, — но они не хотят помочь сами себе. Понимаешь? Нельзя спасти человека, если он сам этого не захочет.
— Но можно попробовать, — ответил я. — Где он?
Паттерсон заглянул в монитор и ещё несколько раз ударил по клавишам. Потом сказал:
— Хм. Странно.
Я патологоанатом и редко бываю в педиатрии. То же, в общем, касается и взрослых торчков — но Стэна почему-то перевезли в детское отделение.
Я ехал на лифте вверх и пытался придать себе рассеянный и безразличный вид, как и положено выглядеть врачам с их переодическим недосыпом — но было трудно, потому что я испытывал некое чувство, которое, как я уже подозревал, было более глубоким, чем обычная злость.
Стэну и так пришлось очень несладко, что бы с ним не случилось. Но теперь речь шла о детях. И о вещах, которые просто не делаются. Ясно?
Я прошмыгнул в педиатрию. В больнице Святого Тони куча педиатров, консультирующих их специалистов в области педиатрии и много кого ещё. На этаже царила рабочая суета, кровати были заняты, медсестры носили туда и обратно полные подносы медикаментов — и для полноты картины здесь что-то ремонтировали. Пластиковые клеёнки свисали с некоторых стен, огораживая часть этажа, и вёдра, инструменты, кóзлы и стройматериал лежали штабелями; размытые фигуры виднелись как раз там, где их уже нельзя было рассмотреть, на другой стороне первого слоя полупрозрачных шторок. Рабочие с эмблемами больницы на одежде, явно не имея представления о том, какая здесь царила суматоха, шли наружу, очевидно, устроив себе перерыв пораньше. Один из них ухлёстывал за молодой медсестрой, у которой явно был ещё непочатый край работы. Здесь царил какой-то ад, или что там вместо него в хорошо организованных больницах.
Признаюсь, я воспользовался ситуацией: без проблем вошёл, почти вбежал в отделение, схватил охапку диаграмм состояния больных и пошёл дальше, будто знал, куда именно нужно идти, параллельно просматривая диаграммы.
Я вошёл в первую попавшуюся палату, где девочка лет восьми или девяти свернулась калачиком, лёжа на боку. Её лицо было очень бледным, а круги у неё под глазами были тёмными, как следы автомобильных шин на дороге. Её волосы были каштановыми и вялыми. Я взглянул на диаграммы и нашёл там её. Её звали Габриель. Она вся тряслась во сне. Её дыхание было беспорядочным, и на выдохе она постоянно издавала какие-то звуки.
Я ещё не стал отцом, но этого и не требовалось, чтобы понять — девочке снился кошмар. И судя по лекарствам у неё в капельнице, проснуться ей не удастся.
Из диаграмм я узнал, что здесь творилось. Семеро детей и Стэн испытывали поразительно схожие симптомы. Паранойя, истерия, бессонница и отказ ложиться спать из-за ужасных кошмаров, особенно ночью, что и вызвало необходимость ввести им препараты.
Восемь человек.
Господи Иисусе.
Если столько народу слегло в постель, и разобраться с этим отправили Рыцаря Креста, пусть этим Рыцарем был я, получалось, что замешан здесь был некий сверхъестественный хищник. Самый настоящий. Чудовище. С которым я должен был справиться.
Я, один.
Кажется, квест был не на новичка.
Я тихонько выскользнул из палаты и вошёл в следующую по коридору, где отыскал Стэна. Он был обездвижен так же основательно, как и накачан седативами, чего, чёрт возьми, нельзя было делать в его состоянии. Он должен был лежать под капельницей и пристальным наблюдением, чтобы его тело хотя бы попыталось справиться с тем коктейлем из уличных наркотиков, который чуть его не прикончил. Дела у него были ничуть не лучше, чем у девочки, может и хуже — он был в отключке, явно мучаясь от кошмаров и не в состоянии очнуться. Его пульс был слабым, дыхание сбивалось, а аппаратура вокруг него сходила с ума — числа, которые выдавали машины, нельзя было соотнести с частотой его дыхания и сердцебиения.
И кто-то сделал это с ним.
— Боже, Стэн, — сказал я. — Я тебя здесь запер. Прости. Я должен был тебя послушать.
Он не ответил, но его голова чуть заметно дёрнулась в моём направлении. В этом крохотном движении было какое-то отчаяние. Я прикусил губу и положил свою голову на его руку.