Таня копирку между листами не прокладывала. Роль копирки выполнила свежая типографская краска. “Дюны” шли шестого, “Блеф” шёл восьмого. Если открыть газету на шестом июля, то страница с программой на шестое будет лежать поверх страницы с программой на восьмое. Страница с программой на седьмое окажется – где ж ей ещё быть-то? – на обороте страницы с программой на шестое.
На странице с программой на седьмое аккурат напротив “дюн” на шестой и “Блефа” на восьмой расположилась узкая – шириной в сантиметр – чёрная полоска с рекламным слоганом фирмы, что производит пластиковые окна. Полоска чёрная, текст рекламы белый. Напротив времени начала “Блефа” оказалось пустое, без букв, пространство чёрной полоски.
Типография, что печатала газету, типографской краски не пожалела. Если такую газету, только что из типографии, ещё пахнущую краской, полистать минут пять, то руки от краски придётся отмывать полдня.
Вот эта-то краска, вернее, чёрная полоска с рекламой, роль копирки и сыграла. Таня обвела тройным кружком время начала “дюн” на странице с программой на шестое, да когда обводила, карандашик-то к бумаге придавила, ведь хотела кружки оставить позаметнее: фильм-то из разряда обожаемых, пропустить было бы жалко. Когда придавливала карандаш к бумаге, то краска с рекламной полоски, что на странице с программой на седьмое, перенеслась на страницу с программой на восьмое.
В итоге тройным кружком Таня одним махом отметила две передачи: “дюны” и “Блеф”. Только “дюны” отметила грифелем карандаша, а “Блеф” – типографской краской.
По цвету отметки на “дюнах” и “Блефе” почти совпадали, – та и другая серые, – только отметка на “Блефе” была чуть бледнее отметки на “дюнах”. Потому я и принял обе метки за метки, оставленные карандашом: уж больно похожи.
Я подумал, что наверняка так же обманулась и Алёна, когда увидела в телепрограмме отметку на “Блефе”. Увидела отметку, решила, что в час дня сейф останется без присмотра, и задумала обзавестись таниным браслетиком да пачкой баксов.
Всласть наразмышляться, настроиться версий Таня мне не дала, спросила: “Загадка века решена?”. Я кивнул. Ради доказательства я поставил карандашом галочку рядом с таниным тройным кружком на “дюнах”, причём грифель карандаша прижал к бумаге чуть с большим усилием, чем прижимаю обычно. Затем я страницу перевернул, показал результат следственного эксперимента: мою галочку типографская краска со страницы с программой на седьмое июля скопировала, расположила рядом с тройным кружком на “Блефе”.
Таня улыбнулась, сказала, что отметку на “Блефе” видела и с утра, как же не видеть, ведь бросается в глаза, на то и отметка. Только про ту отметку Таня забыла. Вспомнила лишь когда я отметку Тане показал. С какой радости Тане об отметке на “Блефе” помнить? Ведь Таня “Блеф” не отмечала, и знала, что отметка случайная. Потому и выбросила отметку из головы. Когда на отметку обратил внимание я, то в том, что причину возникновения отметки знает, Таня признаваться не стала, захотела проверить, догадаюсь ли до причины возникновения отметки я.
Под конец Таня сказала: “Вы уж извините, что я устроила вам… эээ… маленький экзамен на сообразительность”. Я ответил: “Кто платит, тот и…”.
На том умные мысли меня покинули. Их и так-то насобиралось я бы не сказал что мешок, но после того, как я разгадал “тайну лишней отметки”, неглупые мысли оставили меня куковать в компании своих недоношенных сестричек – рядовых, назойливых мыслей ни о чём.
Чтобы мозги не парить понапрасну, я решил дать серому веществу передых. Что толку скрипеть извилинами, тереть несчастные друг о друга, натирать мозоли, если дельных мыслей ноль?
Потому я откланялся.
Таню мой поспешный отъезд удивил, ведь “мы только-только узнали, почему Алёна не рисковала лезть в сейф пока я в туалете и могу оттуда выйти в любую минуту, ведь она думала, что я в кинозале, и выйду аж на рекламе”. Как я могу уезжать, когда “чтобы поймать убийцу, осталось-то всего ничего”, в таниных мозгах не укладывалось. Напоследок Таня заметила, после такого-то отменного начала следствия столь скомканное окончание выглядит не очень-то и презентабельно.