— Как чувствовал, что ты тут страдаешь, — тоном благополучного человека сказал Клоун.
Парийский закурил, а Клоун поморщился. С улицы в комнате казалось очень душно. Когда в комнате много дыма, курить почему-то совсем не хочется, и Клоун отказался от предложенной сигареты.
— Ну, я пошел, — сказал он.
Парийский бросил на него удивленный взгляд:
— Зачем же приходил?
— Похмелить, — с долей веселости сказал Клоун и после небольшой паузы добавил: — Я женился. Сегодня свадьба.
Парийский тяжело поднялся, пошел к крану напиться.
— Я уже женился, — затем сказал он. — На сковороднице. Дурак дураком был. В общем, взял дуньку с трудоднями. Думал, молчаливо будет обеды готовить. А она тихая-тихая, пока в общежитии жила, а как прописалась — зверь! Чуть что — на меня с кулаками. В мозгах одна извилина, и та укороченная…
Клоун с сожалением посмотрел на Парийского, как на законченного неудачника, спившегося человека, протяжно вздохнул и пошел к выходу. Парийский не удерживал.
Темнело, и кое-где зажглись окна в домах.
Счастливый, улыбающийся Клоун поднялся на лифте на шестой этаж, открыл ключом дверь, не спеша вошел в комнату и увидел, как Лариса, покрасневшая от стыда, столкнула с себя бородача и села, оправляя юбку, прикрывая заголившиеся полноватые ноги.
Голова у Клоуна закружилась, словно его тошнило, поплыли в глазах зеленые круги.
— Ви-итя! — диким голосом завопила Лариса, вцепляясь в свои волосы руками.
Но Клоун уже сбегал вниз по лестнице. Вздрагивая от ярости и обиды, крепко стуча каблуками по асфальту. Клоун бежал по темной улице, освещенной редкими фонарями, неизвестно куда. У магазина остановился, нащупал в кармане конверт с деньгами — подарок родителей на свадьбу, и купил четыре бутылки водки. Рассовал их по карманам и, скрипя зубами, пошел в метро.
Когда вышел в город на «Новокузнецкой», начался сильный дождь. В ожидании трамвая, которого не было минут десять, промок. По лицу бежали холодные струйки.
— Кто? — спросил Парийский, когда Клоун позвонил в дверь.
— Участковый!
Парийский был в сатиновых широких шароварах, в байковой рубашке нараспашку, с сигаретой в зубах, улыбающийся. Ни о чем не расспрашивая, гостеприимно пригласил Клоуна в квартиру. Тот походкой участкового, сильно стуча каблуками, прошел к столу, выставил бутылки на стол.
— Продолжение свадьбы? — почесывая голову, спросил хозяин.
— Как хочешь, так и понимай, — буркнул Клоун, стаскивая с себя все мокрое.
Парийский бросил ему пижамные штаны и серую кофту, которую когда-то вместе покупали. Повесив пиджак и брюки над плитой сушиться, Клоун воскликнул:
— Наливай!
Парийский весело ударил в ладоши, отвесил поклон и взвизгнул:
— Слушаюсь, сударь-с?
Через некоторое время, когда выпили и покурили, Парийский попросил:
— Витек, спой.
Клоун встал, подбоченился, вскинул голову и, подавляя все мрачные мысли, воскликнул:
— Выступает солист ансамбля песни и пляски имени Александровского централа Иван Букреев. «На солнечной поляночке». Высокий чистый тенор повел:
— Выпьем! — сказал затем он азартно, глядя Парийскому в лицо. — Пей, зав. отделением кардиологии, кандидат медицинских наук, пей, Юраша, гений ты наш подзаборный. Я пью за здоровье немногих, немногих, но верных друзей…
Клоун выпил первый, подышал открытым ртом, зажевал, что подвернулось, и сказал:
— Природа делает нас во всех положениях постоянно несчастными…
Он не договорил, хотя намеревался рассказать о случившемся. Держать в себе — это значит не досаждать другим.
Парийский сказал:
— Между тем наши желания постоянно рисуют нам счастливое состояние, потому что к состоянию, в котором мы находимся, желания присоединяют удовольствия того состояния, в котором мы не находимся. Когда же мы достигаем этих удовольствий, мы не будем от этого счастливы, потому что мы тогда будем иметь другие желания, сообразные с этим новым положением.
Клоун закурил, долго не гасил спичку, глядя на огонь, и подумал, что в трудные минуты лучше всего курить, потому что это отвлекает.
Парийский сходил в комнату, принес старую тетрадку с пожелтевшими, засаленными страницами. Принялся листать.
— Дед тут записывал, — сказал Парийский и, найдя нужное, принялся читать: — «Иисус ищет какого-нибудь утешения, по крайней мере, в своих трех, более любимых друзьях, но они спят. Он просит их побыть немного с ним, а они Его оставляют с полным пренебрежением и столь мало разделяют Его страдания, что не могут удержаться минуты от сна. Таким образом, Иисус был оставлен один на волю Божью.