Иисус не только один на земле чувствует и выносит Свою скорбь, но даже один и знает о ней: Небо и Он были единственными свидетелями ея.
Иисус — в саду, но не в таком саду прелестей, в каком Адам погубил себя и весь род человеческий. Он — в саду мучений, где спасает себя и весь род человеческий…»
Клоун представил и увидел: луна сделалась желтой и желтый свет лился в Гефсиманский сад — и на деревья, которые отбрасывали длинные тени, и на землю, по которой шел Иисус, склонив голову и следя за легкой тенью своей… И Клоун слышал тихий шелест листвы, и шум шагов, и дыхание Иисуса…
Парийский между тем продолжал читать:
— «Я думаю, что Иисус никогда не жаловался, кроме этого единственного случая; но в этот раз Он так горько жалуется, как будто бы не мог более сдержать своей чрезмерной горести, ибо душа Его скорбит смертельно.
Иисус ищет соучастия и облегчения со стороны людей. И это, мне кажется, единственный раз во всю Его жизнь. Но Он не получает его, ибо ученики спят.
Иисус удаляется от своих учеников, чтобы предаться предсмертной скорби: станем же удаляться из среды своих близких и интимных друзей, чтобы подражать Ему.
Неужели ты хочешь, чтобы Мне стоило крови спасение человечества, а чтобы ты не пролил и слез?
Врачи тебя не исцелят: ты все-таки умрешь. Иисус исцеляет и делает тело бессмертным. Терпи цепи и телесное рабство; пока Он освобождает тебя лишь от духовного рабства».
Белая фигура скрылась в темноте, луну затянуло облаком, шаги смолкли. Клоун вскинул взгляд на Парийского. Тот снял очки, на глазах были слезы. Отнеся тетрадку на место, он достал из стола и показал фотографию, хорошо сохранившуюся, деда, священника Парийского, учителя Закона Божьего: большеглазый человек, с густой бородой, в рясе, с крестом…
В прихожей зазвонил телефон. Парийский пошел слушать, а Клоун читал на обороте плотного глянцевого картона: «С.-Петербургской императорской Академии художеств фотография класснаго художника». И крупно, в центре, вязью: «Фр. Опитцъ». Далее: «В Москве, Петровка, д. Самариной, против Петровскаго монастыря».
Слышался голос Парийского:
— Подумаешь, невидаль! У меня телевизора нет… Он еще что-то говорил, а Клоун, рассматривая фотографию, видел не священника Парийского, а Ларису, мучился душевно, но сдерживал себя, чтобы не дойти до отчаяния и не разрыдаться. Клоун понял, что нашел женщину, слабую в том пункте, который называют изменой, слабую, подобно алкоголику, не мыслящему свою жизнь без вина, в любви, то есть нашел своего рода любовную алкоголичку. Настроение у Клоуна сразу переменилось, резко, как будто его ударили палкой по голове. Испытывая стыд, он покраснел, почувствовал унижение человека, которым пренебрегли, затоптали в грязь, но с появлением в кухне Парийского сделал вид, что внимательно рассматривает фотографию.
— Волович звонил, — сказал Парийский, закуривая. — Оказывается, сейчас Инна на экране телевизора… Последние известия на Москву вешает…
Чтобы отвлечься от горестных чувств, Клоун воскликнул:
— Надо посмотреть! Есть у кого-нибудь тут телевизор?
— Да ну ее к черту, смотреть еще на нее! — беззлобно воскликнул Парийский, затем, после паузы, добавил: — Вон, у Лучкина есть…
Пошли к Лучкину, соседу, который смотрел футбол по первой программе. Нехотя он переключил телевизор на московский канал, и все увидели дикторшу, Инну. Клоуну показалось, что она смотрит на него своими большими серыми глазами. Какая Инна красивая! У нее высокий чистый лоб. Только изредка на нем появляется морщинка, это значит, знал Клоун, что Инна волнуется.
Инна читала текст: «…участники совещания единодушно одобрили положения и выводы речи Генерального секретаря ЦК КПСС Л. И. Брежнева. На совещании выступил член Политбюро ЦК КПСС, первый секретарь МГК КПСС В. В. Гришин…»
— Хорош! — сказал Парийский, и Лучкин моментально вернул на экран футбол. — Вот и вся премьера! — усмехнулся Парийский и, выходя из квартиры соседа, добавил с долей издевки: — Митя Кулдаров попал под лошадь и сделался известным — о нем пропечатали в газетах!
Выпили.
— А как Поляков? — спросил Клоун, занюхивая черствым черным хлебом.
Парийский поправил очки указательным пальцем и как-то машинально сказал:
— В тюрьме.
Клоун побледнел и взволнованно, чувствуя себя несчастным, встал и начал ходить из кухни в комнату. В пишущей машинке «Эрика» был зажат лист, на котором Клоун мельком заметил: «Алик: Я еду строить новый город. Пока все неизвестно, но я знаю, что там нужны мои знания и мои руки.