У метро «Новокузнецкая» продавали цветы. Подумав, Клоун купил у какой-то цыганки букет сирени. Клоун не стал дожидаться трамвая, а пошел пешком, через мост, смотрел на голубую реку и думал о том, что нужно всячески давить в себе зло.
Когда он вошел в подъезд, то негромко засвистел, для храбрости, и заметил, что дверь в квартиру была приоткрыта, а рядом с нею стояло ведро, полное мусора, и веник. Лариса мыла пол на кухне: она часто дышала, руки у нее запачканы, прядь волос прилипла к щеке.
Увидев Клоуна, Лариса выпрямилась, задержала дыхание, торопливо одернула платье и поправила волосы. Глаза ее недоуменно уставились на пышный букет сирени.
— Поставь тут, что ли, в банку, — сказал Клоун. — А то все дымом пропахло.
— Ты хороший, — задрожавшим голосом сказала Лариса, — а я — подлая! Нет мне прощения!
— Есть, — сказал он. — Если б люди друг другу не прощали, то давно бы перебили друг друга.
— Прости меня, Витя! — сквозь слезы закричала Лариса и бросилась ему на шею.
Клоун погладил ее по волосам и протяжно вздохнул.
— Я молод, чтобы слишком понимать жизнь, — сказал он. — Но я чувствую, что нужно стараться меньше досаждать друг другу. Многие говорят: если человек слишком молод, он судит неправильно. Если он слишком стар — то же самое. Если он недостаточно поразмыслил — результат опять тот же. Если он слишком много размышлял-он чересчур вбивает себе в голову и становится упрямым… Где же, спрашивается, истинная точка?
В комнате пол был уже вымыт. Узкая железная койка была аккуратно заправлена.
— У него белья совсем нет, — сказала Лариса.
— Не только белья, — вздохнул Клоун. — У него родственников нет. Никого не осталось. Жаль, что эта квартирка отойдет государству…
— Неужели никого нет? — спросила Лариса, продолжая мыть пол на кухне.
— Если только бывшая жена, — пожал плечами Клоун, затем, помолчав, добавил: — Да дочь семи лет.
— Позвони им, — сказала Лариса.
— Пожалуй, надо позвонить. Пусть хоть дочь сюда пропишет, к отцу, пока жив.
Клоун нашел в записной книжке Парийского телефон бывшей жены, направился в прихожую к телефону, который вдруг сам зазвонил. Клоун взял трубку.
— Где там Парийский? — услышал он гнусавый голос Воловича.
— В больнице, — сказал довольно спокойно Клоун.
— Это ты, что ли, Витек? — неуверенно спросил Волович.
— Я.
— А что с Юрашей?
Клоун объяснил.
— Да-а, — протянул Волович и тут же воскликнул: — Спектакль горит! Мы уже тут, в клубе, уже зрители идут, а Парийского все нет и нет. Слушай, Витек, — внезапно вскричал Волович, — выручай! У нас на Парийского нет замены. Выручай, старик! У него же опорное — «На плацу открытом»…
— Я не знаю текста, — хмуро сказал Клоун.
— По бумажке будешь шарашить! Спасай, гони скорее! Будешь?
— Не знаю. Я не один. Потом только что из больницы, расстроился. Рот на моих глазах перекосило. Я чуть от страха не умер…
— Понимаю, — прервал Волович. — Но ты же профессионалом хочешь стать. Должен понимать: в любом настроении надо работать, и работать хорошо. Не раскачивайся, через полчаса начало. Выручай, будь человеком!
После некоторого молчания, подумав, Клоун ответил:
— Ладно, — и положил трубку.
Затем набрал номер бывшей жены Парийского. Она сама взяла трубку. Клоун рассказал, как все случилось. Бывшая жена, Саша, охала-ахала и сказала, что сейчас же мчится в больницу. Горестную весть она восприняла очень искренне, как будто у нее не было никаких обид на Парийского.
Положив трубку. Клоун сказал Ларисе:
— Ты здесь побудешь или со мной?
— С тобой! — ни о чем не спрашивая, сразу же согласилась Лариса.
— Тогда бежим!
У ворот клуба висела афиша: «Театр-студия на Раушской набережной. „Время, вперед!“ Литературно-драматическая композиция Ю. Парийского и М. Воловича по мотивам советской литературы. Режиссер — М. Волович». Внизу крупно: «Главный режиссер театра-студии — М. Волович».
В зале уже был погашен свет, бордовый бархатный занавес подсвечен огнями рампы, когда Клоун влетел за кулисы.
— Шестой! — облегченно воскликнул Волович. Большеглазая Инна от волнения чмокнула Клоуна в щеку и шепотом спросила:
— Видел меня вчера?
Клоун кивнул, принимая от Воловича листочки…
Занавес разъехался в стороны, лучи прожекторов выхватили солдатскую койку, зарешеченное окно на черном заднике, телевизор, стоящий на полу. Людей на сцене не было. Вдруг громко понесся из динамиков рок-н-ролл: Бил Хэлли надрывно хрипел рок «Вокруг часов».