День писателя [Сборник]

На сцену высыпали все шестеро участников спектакля: пять мальчиков и девочка, Инна, и принялись ритмично выделывать па рока.

Черноволосый паренек, который был за Полякова, сел на койку с гитарой и, когда рок смолк, ударил по струнам и запел:

Броня крепка, и танки наши быстры,
И наши люди мужеством полны.
В строю стоят советские танкисты,
Своей великой родины сыны…

Клоун пораженно сел на телевизор. Клоун думал, что Волович все-таки оставит в этом месте песенку Полякова:

Едем-едем в Братиславу,
Мчит наш БТР,
Уходи с дороги, дядя-
Контрреволюционер…

Когда композиция дошла до момента, когда в луче света должен был появляться Парийский и декламировать «На плацу открытом», Клоун врезал за Парийского:

День стоял о пяти головах. Сплошные пять суток
Я, сжимаясь, гордился пространством за то, что росло на дрожжах.
Сон был старше, чем слух, слух был старше, чем сон, — слитен, чуток…
А за нами неслись большаки на ямщицких вожжах…
День стоял о пяти головах, и, чумея от пляса,
Ехала конная, пешая, шла черноверхая масса:
Расширеньем аорты могущества в белых ночах, — нет, в ножах —
Глаз превращался в хвойное мясо.
На вершок бы мне синего моря, на игольное только б ушко,
Чтобы тройка конвойного времени парусами неслась хорошо.
Сухомятная русская сказка! Деревянная ложка — ау!
Где вы, трое славных ребят из железных ворот ГПУ?
Чтобы Пушкина славный товар не пошел по рукам дармоедов,
Грамотеет в шинелях с наганами племя пушкиноведов —
Молодые любители белозубых стишков,
На вершок бы мне синего моря, на игольное только б ушко!
Поезд шел на Урал. В открытые рты нам
Говорящий Чапаев с картины скакал звуковой —
За бревенчатым тыном, на ленте простынной
Утонуть и вскочить на коня своего!

На последней фразе Клоун сделал резкий жест от горла вверх. Волович невольно схватился за голову, а зрительный зал взорвался неимоверными аплодисментами.

— Браво! — отрывисто бросил бас где-то в глубине партера. Клоун исчез в кулисе.

— Есть другая реальность: воспоминаний, картин, обобщений, духа! — крикнул, встал и заходил долговязый Волович. — Подробности…

— Парийский может по этому поводу речь толкнуть, — предложила Инна, укладывая ногу на ногу.

Клоун за Парийского появился в очках, в белой рубашке с короткими рукавами, в сандалиях на босу ногу. Он, подумав, сказал:

— Немыслимо примириться с мыслью, что смерть есть уход в Ничто!

Коренастый малый, который был за Алика, пошел в глубину сцены, где стоял телевизор, и поднял его. Затем подошел к рампе и остановился, как над пропастью.

— Да поставь ты телевизор! — сказала Инна. Она вошла в яркий луч света. — Я сегодня не работаю. Я пришла живьем!

В партере зашевелились, некоторые зрители узнали новую дикторшу телевидения, захлопали.

Внезапно свет на сцене погас, слабо светилось лишь зарешеченное окно на заднике.

Клоун за Парийского:

— Всю жизнь живу со светом из-за деревьев, разросшихся за окном.

Коренастый за Алика:

— А мне нравится, что растут деревья. Зелено. Я люблю старую Москву.

Он не спеша отошел к солдатской койке и поставил рядом с ней телевизор.

Черноволосый за Полякова:

— Есть топор?

Щуплый паренек в ковбойке за Клоуна:

— Есть.

Инна:

— Вырубать деревья? Это же вишни. Если по всей Яузе и есть что-нибудь интересное, даже замечательное, так это только вишневый сад.

Черноволосый за Полякова и Щуплый за Клоуна, не слушая Инну, уходят с топором в кулису.

— Я архитектор, — сказал Коренастый за Алика, — и мне не предписано сердцем что-то ломать, вырубать. Я еду в Сибирь строить новый город, светлый, чистый, просторный!

Наступило молчание. Вдруг среди тишины раздался глухой стук топора по дереву, зазвучавший одиноко и грустно.

Занавес

В книге «Улица Мандельштама», Москва, издательство «Московский рабочий», 1989.

Юрий Кувалдин. Собрание Сочинений в 10 томах. Издательство «Книжный сад», Москва, 2006, тираж 2000 экз. Том 1, стр. 148.