Золотые волосы Ольги Игоревны падали крупными локонами на плечи, ясные, чуть-чуть влажные голубые глаза смотрели доверчиво и кротко. Цвет этого красивого, правильного лица поражал Вадима своим ровным, нежным тоном, совсем юным.
— Любовь к вам, Ольга Игоревна, — какая бездна тайны, какое наслаждение и какое сладкое, острое страдание! — вдруг сказал восторженно Вадим.
Он рассеянно и неловко улыбался, но тотчас же хмурился и бледнел, пугаясь нелепости и прямизны своих слов.
— Да, да… это так… Ну, хорошо…
Вадим смотрел на нее сияющими влюбленными глазами, не выпуская из своей руки ее руку.
— Вадик, — сказала Ольга Игоревна шепотом, — нет, правда, не забывай меня. У меня теперь единственный человек, с кем я, как с родным, — это ты. Слышишь?
Вадим испытывал странное состояние, похожее на сон, на сладкое опьянение каким-то чудесным, не существовавшим на земле напитком.
Вдруг Ольга Игоревна спросила тихим, вздрагивающим голосом:
— Вадик, хорошо тебе?
Он нашел губами ее руку, затем взволнованно проговорил:
— Вы необыкновенная, прекрасная. В вас какая-то загадка, я не понимаю, какая… Но… Все это мне кажется противозаконным, я боюсь и вместе с тем совершаю…
Она засмеялась, и этот низкий, ласкающий смех отозвался в груди Вадима радостной дрожью.
— Милый Вадик! Милый, добрый, трусливый, милый Вадик! Я ведь тебе сказала, что это тайна наша. Мне должно быть страшнее, я многое повидала в жизни… Не думай ни о чем, Вадик. Знаешь, отчего я такая смелая с тобой? Нет? Не знаешь? Я же в тебя влюблена!
Вадим вздрагивал, гладя ее волосы.
— Ольга Игоревна… Ольга… Оленька! — произнес он благодарно. Ему хотелось сказать ей еще что-нибудь необыкновенно приятное, искреннее, красивое, такое же красивое, как она сама. И он сказал страстно: — О, милая!
— Подожди… Слушай меня. Это самое важное. Я тебя сегодня видела во сне. Это было удивительно. Где-то играла музыка, и мы с тобой танцевали…
Чем дольше Ольга Игоревна говорила, тем сильнее становилась грусть Вадима. Ему почему-то было жаль и себя, и Славу, и Ольгу Игоревну. Вадим ясно видел ее глаза, которые стали огромными, голубыми-голубыми и то суживались, то расширялись, и от этого причудливо менялось в свете настольной лампы все ее знакомо-незнакомое лицо. Была ли у Вадима зависть к ее зрелой красоте, или он жалел, что эта необыкновенная женщина досталась ему на краткое мгновение, случайно, и никогда не будет всегда с ним, или он смутно чувствовал, что ее красота только ему кажется таковой, а другие люди, быть может, вовсе и не считают это красотой, но грусть Вадима была тем особенным чувством, которое возбуждается в человеке именно созерцанием настоящей красоты. Он это знал наверняка. И чтобы очнуться от этой грусти, он сделал над собой усилие и сказал:
— Теперь я немного понимаю Печорина…
— А кто это? — невинно спросила Ольга Игоревна.
— Такой же молодой человек, как и я. Он тоже любил женщин, которые много старше его…
— Ах! — воскликнула Ольга Игоревна. Она стала гладить и перебирать его волосы. — Вадик, славный мой. Я чувствую себя молодой… твой возраст… ты такой… Я верю песне: любви все возрасты покорны…
Он перебил ее с ласковой и грустной улыбкой:
— А я Пушкину: «Любви все возрасты покорны; но юным, девственным сердцам ее порывы благотворны, как бури вешние полям…» И эта буря — во мне…
— В этом вся твоя прелесть…
Они замолчали. Ольга Игоревна обвила руками его шею и прижалась губами к его губам, и со сжатыми зубами, со стоном страсти прильнула к нему всем телом, от ног до груди.
Когда Вадим пришел в себя и почувствовал смущение, она потянулась и лениво сказала:
— И бури вешние проходят, — и встала, белая, прямая.
Вадим закрыл глаза, слышал шаги ее босых ног и никак не мог до конца поверить в то, что происходит между ними. Это какая-то новая форма существования материи, раздувающая чувства, подобно огненным мехам.
— Ах, мне так хорошо с тобой, любовь моя! — сказала Ольга Игоревна, присаживаясь на край кровати.
Вадим, еще, казалось, минуту назад охваченный смущением, вновь почувствовал прилив неконтролируемой страсти. От Ольги Игоревны струился нежный запах духов. Вадим протянул к ней руку, ища ее руки.
— Ольга Игоревна! — произнес он просительно. — Милая!
— Милый…
Вадим был в другом мире.
Тот, знакомый, вещный мир был где-то далеко, за границами видимого и осязаемого, словно его, настоящего мира, совсем не было. Вадим точно вступил в странный, обольстительный, одновременно живой и призрачный мир запретов, таинств любви. Да, нереальными были и эта комнатка за перегородкой, и свет настольной лампы под голубым абажуром, и странная, милая женщина в шелковом халате, сидевшая рядом, так близко от него.