Слава небрежно сунул руки в карманы своих отутюженных сталистого цвета брюк, кивнул на поднятую руку и спросил:
— Что это, старичок?
— Сигнальная шашка! — выпалил Женя, сверкая глазами, и побежал на улицу.
Вадим со Славой не спеша пошли следом. Остановились поодаль. Вышла тощая девица Жени. Тоже встала в сторонке. Женя чиркнул спичкой, поднес к короткому проволочному хвостику огонь. Проволочка вспыхнула ярко-голубым светом и, шипя, стала отбрасывать искры в стороны, как электрод у электросварщика.
— Бросай! — крикнул Слава.
— Погоди, — не понятно почему медлил Женя, жадно следя за шипящим огоньком.
Наконец он взмахнул рукой, и на взмахе раздался взрыв, сопровождавшийся яркой вспышкой, как от блица фотоаппарата. Запахло сгоревшим порохом и еще чем-то приторносладким.
Женя выронил дымящуюся шашку и обхватил лицо руками.
Вадим подбежал к нему, обнял и быстро повел домой. Все были очень напуганы. При свете в комнате рассмотрели фиолетово-бордовый отек под правым глазом. И правая рука Жени была такого же цвета и волдырилась.
— Главное — глаз цел! — говорил подавленно Женя, рассматривая себя в зеркало.
— Дурак же ты, Женька! — обидчиво сказала ему его девушка. И принялась делать ему примочки.
Вадим собрался уходить, одевался.
— Посидим еще! — попросил Слава, судя по бледности лица, тоже сильно испуганный.
— Да ну вас к черту! — зло сказал Вадим. — Какая-то бестолочь. Зачем-то собираемся, пьем, едим… И эти, — кивнул он, — девицы… Чего мы хотим? Ни одного умного разговора для прочистки интеллекта. Какая-то тупость. А время уходит, уходит. И ты, Слава, не знаешь, чем себя занять. А ведь, сознайся, ничего из Достоевского не читал!
— Зачем мне твой Достоевский! — огрызнулся Слава, наливая в зеленоватый тяжелый бокал водки. — Что ты, как ребенок, с книжечками все своими!
— Ох-ох, грамотей выискался! — бросила Вадиму восточного типа девушка, с которой он до этого танцевал.
Слава медленно выцедил водку из бокала, взял руками пучок петрушки и поднес этот сочно-зеленый букетик к носу. Понюхав, он запихал весь пучок в рот и стал смачно жевать.
Женя лежал на диване и тихо постанывал.
— Меня еще про Печорина расспрашивал! — не угомонялась девушка восточного типа. — Не могу терпеть этих грамотеев! Как чуть что — начинают познания качать…
Вадим смерил ее с ног до головы насмешливым взглядом и с подчеркнутым хладнокровием сказал:
— В ваши годы, уважаемая, стыдно не знать, что Печорина написал не Пушкин, а Лермонтов. И называется все это про Печорина «Герой нашего времени», а также «Княгиня Литовская»…
Девушка восточного типа вспыхнула, сжала кулачки и крикнула, не известно к кому обращаясь:
— Я же говорила, я же говорила! Смотрите, он же издевается над нами своими познаниями! Смотрите, это же гаденыш, которых голыми руками давить нужно! Он же над нами издевается! Он нас ни в грош не ставит! — она резко отвернулась, отошла и села на стул.
Слава, подумав, налил себе еще, затем сказал снисходительно и чуть заплетающимся языком:
— Старичок, будь вежлив с девушками. Ну, что ты хочешь от этих матрешек. У них же в голове мякина, а ты им о Лермонтове, Пушкине!
Смазливая подружка Славы, сидевшая до этого молча в углу, встала и, покраснев, воскликнула:
— Это у тебя, дурак, мякина! — и грозно пошла на Славу.
— Трудно прощаться, но еще трудней прощать, — сказал неопределенно Слава и на всякий случай обошел стол и остановился с другой стороны.
— Да хватит вам трепаться! — стонущим голосом сказал Женя.
— Дайте отдохнуть!
Возникла неловкая пауза. Слава выпил еще раз, затем быстро оделся. Вадим поехал домой: пару остановок на троллейбусе. Слава пошел провожать девушек.
Придя домой, Вадим сразу же лег в постель, подбил выше подушку под головой, и в свете бра стал читать Достоевского. Вадим любил читать на ночь, лежа в постели. На грани сна и яви возникал через книжные строчки другой — представляемый мир, который, быть может, сильнее действует на человека, выкрадывает этого человека из реальности, крадет его жизнь, и чем больше человек читает, тем, по всей видимости, он меньше умеет и хочет жить сам.
Вошел отчим, высокий, привлекательный мужчина с серебристыми висками, спросил:
— Ты плохо себя чувствуешь?
— Нет.
— Что читаем?
Вадим молча показал серую обложку.
— Угу. Понятно, — сказал отчим и вышел.
Вадим с нетерпением впился глазами в черные строчки: «…в то морозное и сиверкое ноябрьское утро мальчик Коля Красот-кин сидел дома. Было воскресенье, и классов не было. Но пробило уже одиннадцать часов, а ему непременно надо было идти со двора „по одному весьма важному делу“, а между тем он во всем доме оставался один и решительно как хранитель его, потому что так случилось, что все его старшие обитатели, по некоторому экстренному и оригинальному обстоятельству, отлучились со двора…»