Но еще больший смысл обрело это выражение на исходе мая, когда зеленые остроконечные трубочки развертывались в листья, и Игорь, взвинченный после просмотра начальством фильма «Учитель геометрии», сказал:
— Предложили вырезать от стула до стула и снимать заново!
Потрясенный этим горестным сообщением, Вадим сказал:
— Чик-чик…
— Что?
— Я говорю — чик-чик! — и он пальцами изобразил ножницы и словно пощелкал ими.
Игорь не удержался от мрачной усмешки, сказал:
— Да, чик-чик… И меня тоже чик-чик! Я сказал, что ничего переснимать не собираюсь… Короче говоря, не сдержался. Поскандалили. Я сказал, что подаю заявление. Они не возражали.
Вадим ничего не ответил и беспомощно глядел в одну точку.
Игорь вздохнул и сказал:
— Ладно, чего грустить… Это всего лишь пленку режут… Чик-чик… А скольких людей тогда чик-чик?!
Вечерняя встреча с отчимом внезапно напомнила Вадиму о том, что ведь и он любил Ольгу Игоревну. Вадим поймал себя на мысли, что лишь умозрительно вычеркнул Ольгу Игоревну из жизни. На самом же деле она жила в нем каким-то шестым чувством, несмотря на то, что отчим был с нею, что сосед Коля называл ее потаскушкой. Вадима страстно тянуло к ней, но все-таки он находил в себе достаточно сил, чтобы побеждать эту тягу, тем более в последнее время он с головой ушел в фотографию: снимал портреты и жанровые сценки на улицах Москвы, проявлял многочисленные пленки, при свете красного фонаря печатал большеформатные, как для выставки, фотографии, которые собирался подавать во ВГИК.
Игорь уволился, и Вадим работал теперь с другим кинооператором, невысоким, коренастым Славой Степановым, которого все больше гоняли по заводам и фабрикам. Шумные ватаги осветителей, огромные «десятки» или «диги» высвечивали пролеты цехов, толстые черные кабели путались под ногами, Вадим таскал камеру за Славой, выбирали точку, затем устанавливал камеру на штатив (Слава не любил снимать с рук), замерял свет, просил осветителей подправить тот или иной прибор, в общем, делал то, что подобает ассистенту.
На заводах все больше стали митинговать, «теснее сплачиваться вокруг Центрального Комитета», «единодушно одобрять и поддерживать»… Перед самым отпуском на экзамены Вадим попал со Славой Степановым на ЗИЛ, где в огромном цеху, в котором пахло моторным маслом и бензином, поставили грузовик с бортами, затянутыми красными лозунгами — эдакая экспромтная трибуна, — приставили к кузову сколоченную из свежих досок лестницу, по которой в кузов поднялся лысоватый В. В. Гришин. Боря Чесалин, бывший бригадиром на этой съемке, дал свет, а Вадим, взойдя на трибуну следом за начальством, приставил почти что к самому лицу Гришина темное окошко экспонометра, дабы замерить свет.
— Да одного меня так близко не надо снимать, — сказал Гришин, застыв в позе впервые пришедшего в фотографию провинциала.
Вадим разглядел тонкие лиловые прожилки на внушительном носу Гришина, повернулся и крикнул Чесалину, который к этому времени был чуточку выпивши, чтобы добавил свету, которого явно не хватало, ибо огромный пролет цеха выкрадывал не очень яркое свечение пяти «десяток».
Чесалин, в замшевом светло-коричневом пиджаке, пожал плечами и, когда Вадим спустился, сказал:
— Мало заказали… Надо было десяток «дигов» сюда, — и дыхнул дешевым портвейном…
Пространство вокруг митингового грузовика заполнялось рабочими, оторванными «по важному делу» от работы и поэтому стоявшими с мрачными лицами. Из уст одного парня в черной промасленной робе Вадим услышал:
— Через день треп устраивают! Как не надоест!
Вадим подошел к Славе и сказал:
— Не потянет… Надо на полную дырку снимать… Тогда зер-нище попрет такое, что нас за это дело чик-чик!
— Что? — переспросил Слава, заглядывая в камеру.
— Чик-чик, говорю! — повторил Вадим и изобразил пальцами ножницы.
У трибуны поднимался гул, вдали цепями гремел еще какой-то огромный станок. Слава подозвал автора, отставника-полков-ника из главной редакции пропаганды, и сказал, что снимать нет никакой возможности. Автор подозвал какого-то «шестерку» при галстуке, а сам спросил у Славы:
— Что будем делать?
Боря Чесалин смело сказал:
— Ща сделаем! — и зашептал что-то на ухо автору.
Тот, помедлив, согласно кивнул головой. Веселый Боря быстро перекоммутировал со своими подручными «десятки», которые затем вспыхнули ослепительно голубоватым светом.