Такси несёт меня по иллюминированной Садовой. 3а Крестьянской заставой огней уже меньше, а само Кожухово — это уже сплошная темень. С трудом разыскиваю дом, поднимаюсь на четвёртый этаж, звоню. Дверь открывается сразу, и я мужским, довольно бесцеремонным оценивающим взглядом оглядываю стоящую передо мной женщину, но сразу же мне почему-то становится стыдно за свой взгляд, за то что от меня разит вином, и я отвожу глаза. Во всей фигуре этой женщины была какая-то беззащитность и потерянность. А её серьёзный вопрошающий взгляд сразу отрезвил меня.
— Проходите. Раздевайтесь.
Снимая плащ, вынул из кармана бутылку, уже понимая, что это неудобно, что это ни к чему, но по какой-то проклятой инерции все же вытащил и протянул ей.
— Сегодня же праздник… — промямлил я.
— Понимаю, — сказала, но бутылку поставила на тумбочке в передней.
Войдя в комнату, я чуть было не брякнул, что она довольно смелая дамочка — пригласила в такой поздний час незнакомого мужчину, — но вовремя опомнился. Я понял, что мой ироничный и немного снисходительный тон, которым я обычно разговариваю с женщинами, здесь не годится.
— Садитесь. И скажите, когда и где вы получили наш сретенский телефон?
— В сорок втором году. Подо Ржевом. Вот, смотрите! Я вынул красноармейскую книжку в синем переплете и показал. Рядом со схемой нашей обороны и названием деревень, которые я проходил, карандашом был записан телефон. — Кроме телефона, я ничего тогда не записал. Видно, мне это было не нужно, я рассчитывал запомнить, кому и от кого я должен был позвонить. Но сейчас забыл.
— Когда вы записали?
— В сорок втором…
— Какого числа?
— 27 апреля.
Она вздохнула.
— Значит, в апреле он был ещё жив. Вы совсем его не помните?
— Хоть убейте. Кем он был — рядовым или командиром?
— Капитаном.
— Капитаном? — протянул я. — Погодите, погодите… Он был немолод?
— Тогда ему было двадцать шесть. Он уже окончил университет и до войны работал.
Я сморщил лоб, стараясь уловить какие-то неясные, но всё же всплывшие воспоминания.
— Его звали Виктор, — досказала она. Но это имя ничего мне не говорило, да и не мог я знать по именам всех капитанов, что были в нашей бригаде. — Он был очень высокий, худой… — добавила Лида,
И тут я вспомнил. Нет, я не забывал этого человека и буду помнить до конца дней, только он не связывался у меня с телефоном, записанным на красноармейской книжке.
— Это было после первого боя… — начал я и paсскaзал ей, как ночью, приведя с передовой батальонную разведку, я присел у блиндажа комбата — измученный, ошарашенный неразберихой и хаосом первого боя, нескладного, неудачного нашего наступления — и как ко мне подошёл какой-то капитан из второго батальона и спросил: «Вы оттуда?» — «Да», — ответил я. «Подождите меня», — сказал капитан и отошёл. Через несколько минут он вернулся и принёс мне кружку водки, кусок мяса и хлеба… И как после этого, захлебываясь, я рассказал ему о том, что творилось на передовой, рассказывал долго, пока не свалился и не заснул…
— Это был он, — сказала Лида.
— Почему вы так уверены?
— Он писал мне, как расспрашивал какого-то сержанта о первом бое и накормил его.
— Но я больше его не видел.
— Значит, видели, раз получили от него телефон.
— Возможно, когда я проходил раненный мимо штаба… он заметил меня… Но знаете, я был в таком состоянии, в шоке… Но, значит, так было, иначе откуда у меня этот телефон.
— Да, наверное, так и было. — В её голосе я заметил некоторое разочарование. — Сейчас я вам покажу… эту… бумагу… — Она не назвала похоронну её именем.
С трепетом я взял пожелтевший лист и прочёл: капитан Болотов Виктор Игнатьевич захоронен в деревне Черново в могиле, находящейся в десяти метрах на восток от одиноко стоящего дерева (липы)…
— Это прислали его матери на Урал… Я тоже жила там. Мы были дружны домами, и я его знала с детства. Где же находится это Черново? Я еще тогда смотрела карту Калининской области, но такой деревни не нашла.
— Да, их нет на картах, этих деревень. Остались ли они вообще, неизвестно. Я еду туда, числа восьмого-девятого…
— Едете? Туда?
— Да. Что-то последнее время тянет в эти места. Первый бой, как первая любовь…
— Неужели можно сравнивать? — перебила она.
— Не знаю. Наверное, можно. В том смысле, что так же остры чувства и так же незабываемые. Вы не принесёте бутылку и не разрешите мне выпить?