СЕМЕН ТРЕСКУНОВ
* * *
Осенний ветер свистнул птицам —
И в небе их полным-полно.
Он в поле наклонил пшеницу —
И отдала она зерно.
Рванулся ветер к синим рекам —
И реки вздрогнули до дна.
Он тронул душу человека —
И вдруг заплакала она.
АНАТОЛИЙ ПЕТРОВ
* * *
Иду обочиной дороги,
Как двадцать лет тому назад.
А мимо — серые пороги,
А мимо — сонмища солдат.
А мимо — пули или годы
Свистят у самого виска...
А мимо — поднятые взводы
Уже готовы для броска...
Все это— мимо, мимо,
Мимо.
Как будто не было беды,
Но оглянись — и станут зримы
Тех дней горячие следы.
Но оглянись, припомни даты
С тяжелой траурной каймой...
Четыре года шли солдаты
На край земли,
К передовой.
ВИКТОР ЖДАНОВ
КРАЙ МОЙ ДЕРЕВЕНСКИЙ
Здесь плотничают дятлы в перелеске.
На мягкой пашне галочьи следы.
Под плеск лещей поблескивают лески
И вздрагивает прозелень воды.
Здесь нужным человеком дорожат.
И прежде чем войти в любую хату,
Тебя окликнут гуси-сторожа,
Прощупает подсолнуха локатор.
А тракторист заглушит «Беларусь»
И скажет вправду или понарошку:
А этот, мол, еще откуда «гусь»?
Пахать пришел иль в мед макать лепешки?
Обидная, но правильная речь.
Сажусь за руль, и радуется нива...
Да разве может сердце пренебречь
Землей, что детский след твой сохранила.
ИОСИФ БРОДСКИЙ
ПАМЯТИ Т. С. ЭЛИОТА
I
Он умер в январе, в начале года.
Под фонарем стоял мороз у входа.
Не успевала показать природа
ему своих красот кордебалет.
От снега окна становились ýже.
Под фонарем стоял глашатай стужи.
На перекрестках замерзали лужи.
И дверь он запер на цепочку лет.
Наследство дней не упрекнет
в банкротстве
семейство муз. При всем своем сиротстве,
поэзия основана на сходстве
бегущих вдаль однообразных дней.
Плеснув в зрачке и растворившись
в лимфе,
она сродни лишь эолийской нимфе,
как друг Нарцисс. Но в календарной
рифме
она другим наверняка видней.
Без злых гримас, без промышленья злого,
из всех щедрот большого каталога
смерть выбирает не красоты слога,
а неизменно самого певца.
Ей не нужны поля и перелески,
моря во всем великолепном блеске;
она щедра на небольшом отрезке,
себе позволив накоплять сердца.
На пустырях уже пылали елки,
и выметались за порог осколки,
и водворялись ангелы на полке.
Католик, он дожил до Рождества
Но, словно море в шумный час прилива,
за волнолом плеснувши, справедливо
назад вбирает волны, торопливо,
от своего ушел он торжества.
Уже не Бог, а только Время, Время
зовет его. И молодое племя
огромных волн его движенья бремя
на самый край цветущей бахромы
легко возносит и, простившись, бьется
о край земли, в избытке сил смеется.
И январем его залив вдается
в ту сушу дней, где остаемся мы.
II
Читающие в лицах, маги, где вы?
Сюда — и поддержите ореол.
Две скорбные фигуры смотрят в пол.
Они поют. Как схожи их напевы.
Две девы — и нельзя сказать, что девы.
Не страсть, а боль определяет пол.
Одна похожа на Адама впол-
оборота, но прическа Евы.
Склоняя лица сонные свои,
Америка, где он родился, и
Англия, где умер он, унылы,
стоят по сторонам его могилы.
И туч плывут по небу корабли.
Но каждая могила — край земли.
III
Аполлон, сними венок,
Положи его у ног
Элиота, как предел
для бессмертья в мире тел.
Шум шагов и лиры звук
будет помнить лес вокруг.
Будет памяти служить
только то, что будет жить.