Почему же он мне
так щемяще знаком —
тенью счастья в окне
и размытым гудком?
И бездомностью слов,
и бездонностью глаз...
Город гулких углов
и лоснящихся трасс.
Чьей-то первой тоски,
чьей-то поздней любви...
Только знай что такси,
задыхаясь, лови!
Только знай что в туман
по асфальту шагай!
Только знай что в карман
кулаки опускай!
Ни гроша за душой,
только голос в окне —
и от славы чужой
холодок по спине.
СТИХИ О СТРОЙКЕ
Пока еще не дома,
пока еще не гость.
Пока еще комнаты
прохожу насквозь.
Шагаю через стены,
гляжу сквозь потолок.
Вскипают рыжей пеной
стружки у ног.
Безрамное и голое
владенье сквозняков.
Балконы кружат головы,
как вышки для прыжков,
как вышки для ныряния —
и станет вдруг свежей!..
Я измеряю кранами
глубины этажей.
* * *
Дружок, разлуки скорой не таи!
Недаром сердце рушится и тонет.
Ты уезжаешь... Поезда твои
сама спускаю медленно с ладони.
И остаюсь... Пустею и сутулюсь,
сливаюсь тенью с тенью фонаря...
Сто окон поджигаю, сотню улиц
тебе вдогонку разряжаю я.
Мои пустые площади летят
и возвращаются, сшибаясь лбами.
Изгиб канала, как изгиб локтя...
Еще вернешься, припадешь губами!
Живую воду из морщинок пьешь,
ведь мне Нева — бессмертная аорта!
Мне дали сердце, оказалось — остров,
и ты на этом острове живешь.
Мне дали имя, оказалось — слог!
Тверди невнятный слог от имени
большого...
А кроме этой родины, дружок,
что ты еще имеешь за душою?
ПАМЯТИ Ф. ВИГДОРОВОЙ
До первого дождя земля легка, как пух,
и слышен гул оставленного мира.
Шумит ночами вяз — бессуетный пастух
тех облаков, что мимо.
Звенит за кладбищем шальной трамвай,
сбегая к площади покатой.
Над головой твоей не выросла трава,
и не осмыслена утрата.
И я проеду тоже всю Москву,
войду через кирпичные ворота.
И ветка кинется бесшумная к виску,
и время остановит кто-то.
По улочкам твоим пойду бродить,
по тропочкам... Найду тебя не сразу...
И можно так: не плакать, не будить,
а просто прислониться к вязу.
Смотреть, как не спеша вокруг тебя
слепая осень холодит и сушит.
И оголяет ветки, теребя,
и, словно лес, прореживает душу.
ВЕДЬ ХОРОШИ И ЗИМНИЕ РАССВЕТЫ
Пока в зрачках живые краски дня,
А мысль и воля разуму подвластны,
Всему живому в мире я причастна —
Ему любовь и ненависть моя.
Я знаю цвет и крови, и воды,
Весенних дней и хмурых дней ненастья,
И ночи той, когда хрустело счастье
Под каблуком немыслимой беды.
Меня заботят люди и цветы,
Судьба Вьетнама, рвущего тенета,
И смелые межзвездные полеты,
И рукописи начатой листы.
Я дорожу улыбками друзей,
Дождем июньским, солнечным закатом
И каждою снежинкою мохнатой
Над улицей широкою моей.
И пусть весомей времени шаги,
Считать не стоит старости приметы:
Ведь хороши и зимние рассветы,
И жизни убывающей круги.
О ПЕРВЫХ КНИГАХ
Есть убежденные сторонники первых впечатлений. Они уверены, что именно первое знакомство с человеком, картиной или книгой стихов с большей силой и непосредственностью открывает им что-то самое главное, существенное, определяющее всю дальнейшую жизнь и судьбу этого художника или поэта.
Между тем нет ничего обманчивее первых книг, особенно стихотворных. Разве можно было по «Мечтам и звукам» угадать зрелую лирику Некрасова?
Кроме того, поэты, как новорожденные, появляются на свет с криком. Первые книги — самые громкие, шумные, в чем-то преувеличенные. От захлеба они детонируют, от желания удивить — искажают пропорции не только мира, но и своего собственного восприятия. Приговаривать молодого поэта к определенному характеру лирического проявления, к устойчивому жанру, стилю, комплексу образов — и преждевременно, и рискованно.