Можно принимать или оспаривать позицию В. Попова в поэзии, упрекать его в прямолинейной постановке вопросов, в обнаженности темы, поданной курсивно и подчас рационалистически, но это позиция последовательно проявленная, с очень продуманным отбором проблем, всерьез тревожащих автора. А в сборнике Александра Рытова, тоже громко заявляющего о себе, нас поражает свойство совершенно противоположное: его всеядность, легкость на подъем. Рытов готов описывать в стихах все, что попадается на его пути. Поэтический почерк Рытова размашист. Он бойко и уверенно берется за любую тему. Задор и темперамент у него несомненны, но словесное проявление этого темперамента — поверхностно и часто неорганично. Чего только нет в этом небольшом сборнике! И бурное воспевание современных ленинградских строек, и попутно сатирическое высмеивание «пережитков прошлого» — старух, молящихся в Александро-Невской лавре, и модное заглядывание в космическое межпланетное будущее — «Рэю Брэдбери», и студенческие выезды «на картошку», и боевые марши туристских походов, и гимны археологам, и целый географический альбом: Судак, Львов, Карелия, «Где-то под Шяуляем», «Ночлег под Стрыем», «Старик из Мукачева». Среди внешних, броских, бездумных зарисовок вдруг мелькает что-то свежо подсмотренное, дышащее живым теплом лесного бытия: «Лоси» — «лосенок вспрыгнул на ноги ломкие...», «и долго робко и настороженно смотрела чаща глазами карими».
Наигранная бодрость победных маршевых ритмов сменяется поэтическим разливом заемных красивостей — «Карелия» с такими вычурными строками о любви:
Или «Улица Шопена» с набором случайных, то банально-томных, то броско-модных, между собой не монтирующихся образов:
Изобретательные рифмы — «на синем фоне дня — симфония», «мелколиственна — истина», «совами — нарисованная» — перемежаются такими звуковыми сорняками, свидетельствующими о полном отсутствии слуха, как: «электромолотками — молодая».
А. Рытов путешествует не только по темам и географическим объектам, но и по поэтическим стилям — от бравурной бодрости маршей до лирического захлеба многозначительной образностью: «Между собакой и волком» или «Солнце встает, как со взбитой постели». Торопливый, развязный, шумный и задыхающийся пробег по миру характерен для поэтической походки Рытова.
И только в самом конце книги в двух стихотворениях — «Французская живопись» и «Фламандская живопись» — Рытов по-настоящему находит себя. В стихах о живописи нет пестроты и случайности, неряшливости и несовместимости образного развала, встречающегося почти во всех вещах сборника. Точная зримость деталей, отобранных обдуманно и метко, в сочетании своем раскрывающих обобщающий смысл увиденного, умение схватить национальный и жизненный характер картины, претворенной в стихи, словесное открытие материала другого искусства — вот то новое и подлинно ценное, с чем пришел Рытов в поэзию:
Наоборот, «Фламандская живопись» воплощена медленными, тяжеловесными ритмами и раблезианской физиологичностью образов:
Хочется надеяться, что в дальнейшем Рытов перестанет торопливо и развязно перебирать жизненные впечатления. Ведь искусство начинается с отбора. Последними своими стихами Рытов доказал, что, когда что-нибудь поражает его всерьез, он этим искусством владеет. Он умеет видеть словами и проникать в суть увиденного — нечастый и завидный дар.
В отличие от большинства начинающих, Александр Шевелев — «тихий» поэт, скромный и сдержанный, владеющий искусством лирической паузы, умеющий углубленно вслушиваться в затаенную жизнь природы. Тихо начинал и тихим в своей поэтической зрелости остался один из самых подлинно лирических наших поэтов Вадим Шефнер. В молодом поколении поэзии последних лет — Александр Кушнер; в стихах созерцательно-философических, точных в отборе конкретных, верных деталей, показал он, как плодотворно тихое, вдумчивое слово, какое богатство жизненных и человеческих контактов в нем таится.