День поэзии. Ленинград. 1967

Мир космический населен густой научной фантастикой. Тут и пришельцы с других планет, и одинокие забытые роботы «из синего металла», и космические корабли, и таинственные острова, и алые паруса, и, конечно же, сам Грин — «волшебник, исцеляющий печали», и мечты о далеком будущем, когда через миллионы поколений неземные и невообразимые сегодня создания благодарно и растроганно постигнут «дней наших уцелевшие творенья». В стихах Ю. Ткачева — высокие порывы души к творчеству, бессмертию, открытию неведомых миров. Но он еще не созрел до конкретного точного слова, он еще в плену традиционных поэтизмов. Как сложилась бы его творческая судьба, нам не дано предугадать.

Так в одном гнезде, именуемом «Первая книга поэтов», уместились дарования разномасштабные и разнохарактерные, громкие и тихие, драматичные (Т. Галушко) и афористические (В. Попов), легкие на любой подъем (А. Рытов) и верные узкому кругу предметов, близлежащих, но увиденных пристально и точно (А. Шевелев), романтически-мечтательные (Ю. Ткачев). Каждый раскрывает какую-то одну сторону современных исканий в поэзии.

Но наиболее существенны и принципиальны три линии.

Это — воскрешение полновесного жизнетворящего слова через его корневую суть, через богатство звуковых и многопланно-образных ассоциаций, через драматическую силу и напряженность проявленного в стихах характера (Т. Галушко).

Это — попытка проблемного заострения главных мыслей о жизни в угловатых, подчеркнуто близких к прозе строках (В. Попов).

Это — лирическое углубление в сознательно ограниченный повседневными впечатлениями мир (А. Шевелев).

Другое дело, что все эти очень нужные нашей поэзии тенденции осуществлены подчас наивно и односторонне, что всем нашим молодым еще не хватает масштабности осмысления времени и жизни. Но ищут и работают они, каждый в своем направлении, интересно и плодотворно. Возможности современной поэзии многообразны. Здесь только намечены некоторые из них, характерные для первых книг молодых ленинградских лириков.

Анна Ахматова. 1964 г.

Н. Тихонов и А. Прокофьев

С. Я. Маршак в Ялте. 1963 г.

ДМИТРИЙ БОБЫШЕВ

ВОЗМОЖНОСТИ

Всей безобразной, грубою листвой
средь остальных кустарников изгнанник,
лишенный и ровесников, и нянек,
всерьез никем не принятый, ольшаник
якшается с картофельной ботвой;
при этом каждый лист изнанкой ржавой
уж не стыдится сходства с той канавой,
в которой грязнет, глохнет каждый ствол.
          И гасится матерчатой листвой
          звук топора, которым огородник
          старательно пропалывает свой
          участок от культур неблагородных,
          остерегая весь окружный лес
          селиться на его делянках, здесь.
И валится ольха,
но не на отдых,
а сорняком и плевлом от древес.
Из этих веток, в стройке не пригодных,
хозяин настилает пол на сходнях,
чтоб выбирал он грязь из низких мест.
          И к небесам взывает красный срез.
А новые растут из торфа, глины...
И у провисших в озеро небес
нет дерева прекраснее ольшины,
когда она свой век до половины
догонит, не изведав топора:
          и лист по счету, и узор вершины,
          и чернь ствола, и черные морщины,
          и в кружевных лишайниках кора,
          протертая на швах до серебра —
          приметы так отточенно-старинны,
          что дерево красавицей низины,
          казалось бы, назвать давно пора,
          и впереди ветвистого семейства
          она по праву заняла бы место;
в ней все — и шишек прихотливый строй,
тушь веток и законченность их жеста,
и поза над озерной полосой,
и стать, посеребренная росой, —
все поражает позднею красой...
          Но есть в ней отчужденность совершенства.

ВЛАДИМИР ДРОЗДОВ

* * *

Без ответа — откуда? чья?
песня плещется по ночам...

И мелодичное теченье
туманно гладит берега.
Лежит, как дерево, река,
чисты притоков шелестенья.

О, чьи уключины скрипят?
Чьи кони во поле вздыхают?
То замолчат, то возникают —
чьи листопады голосят?