Действительно, мы оба чувствовали себя как-то неловко. Не было стола перед нами, не было фонового гула заведения, по которому так легко и привычно обсуждались дела. Руки тоже хотелось чем-то занять – пивная кружка сгодилась в самый раз. Что нам оставалось, кроме как уставиться на руки, неловко сложенные на коленях?
Дерек тоже выглядел как-то неправильно. Он был выбрит.
– Мардж ушла, – сказал он. – Насовсем.
– Ааа. Сделав несколько шагов?
– Ничего подобного. С чувством безусловной правоты и высоко подняв голову. Через дверь, и от души хлопнула ею.
Он помолчал.
– Она сказала, что мы ничего не сделали для Ландыш. Увлеклись убийством и вынудили Гедеона поступить по закону, а закон его съел. И его, и будущее его детей. Что закон, который служит самому себе, превращается в мертвую букву, нарушить которую – дело чести каждого уважающего себя гражданина.
– Она набралась у тебя новых слов?
– А, нет, это мои слова. Я только перевожу на человеческий. Еще она сказала, что мне следовало больше ценить ее и больше ей доверять.
– В каком смысле – больше?
– Мардж считает, будто бы я должен был позволить ей выкрасть Ландыш с помощью ее магии исчезновения.
– Но она же… – начал я и закрыл рот. Это была предыдущая петля, которую я отменил. Марджори Пек никогда не выворачивало в туалете работного дома, она понятия не имеет о том, как на нее действует баньши-директриса. Марджори гневается и устраивает семейные сцены. Марджори по-прежнему мечтает нести в мир добро согласно его духу, а не мертвой букве.
– Ну вот, и теперь я не знаю, зачем мне все… – Дерек развел руками, словно весь этот мир он купил для Мардж в подарок, и теперь понятия не имел, куда его деть.
– Извини, если я бестактен, – осторожно начал я, – но этого немного мало для окончательного разрыва. Или придется признать, что оно с самого начала стоило недорого… Ну, ты понимаешь, о чем я.
– Это был не первый разговор, – признался Рохля, глядя в колени. – Все о том же: она, мол, больше, чем я думаю, и дальше – про уважение. Ей хочется делать что-то такое, что требует усилий, образования, жара души. Профессиональное. Я теперь думаю, что если б я тогда сказал так, а не этак, она ответила бы на это вот так, а то, может, она вовсе и не это имела в виду, а просто слово неверное прыгнуло на язык, и глядишь – оно могло бы иначе повернуться. Сижу и перебираю в уме, как… как больная одинокая старуха: что бы было, если бы!
Он смолк, потому что во внутренний дворик высыпало семейство цветочных фей, и я не успел сказать ему, что это последнее дело – придумывать правильные ответы за женщин. Никогда не угадаешь. С другой стороны, если бы молодые нас слушали, они б и вовсе не женились.
Рохля присвистнул:
– Сколько их! А это что – все их дети?
– Восемнадцать, – машинально ответил я. – И для них это не имеет никакого значения. Они всех любят и никого не могут потерять. Даже если на кону благополучие всех.
Старшая дочь, уже девушка – красавица. Черные косы до колен, глаза опущены, а ресницы аж на щеках лежат. И еще я заметил прелестные розовые миндальные ноготки. Рядом с нею полдюжины братьев, похожих на стайку возбужденных мышат. Остальные мелкота.
Жена Гедеона держала вновь обретенную Ландыш на руках, завернутую в плед, и выглядела отупевшей от нервной усталости. Похоже, ей действительно было все равно, куда ехать. Она никогда не принимала решений.
Снаружи на улице уже приземлился дракон с зарешеченными окнами, и приставы спешили пройти через зал трактира. Семья фей вся между собой обнялась, истово перецеловалась, а потом – мне показалось, что это Диннем подал знак – дети ринулись врассыпную. Кто обратно – в недра гостиницы, кто-то – в их числе старшая дочь и мальчики – вверх по лестнице, прислоненной к стене дворика, и оттуда – в соседний. Далеко не ушли, я увидел над стеной взъерошенные макушки и сверкающие глаза. Смотрят, чем дело кончится. В точности как я сам. Я ведь не подрядился их ловить.
Но ловить их никто не стал. Пристав подошел к Гедеону, достал бумагу, пригладил пальцем усы, а после тем же пальцем поправил на переносице очки.
– …семья в составе Гедеона, его жены Лилии и дочери Ландыш в возрасте трех лет…
Я понял, что они провернули. Я не знал, хотел бы я поаплодировать находчивости Гедеона (хотя едва ли тут обошлось без совета моего друга трактирщика), или стукнуть его головой о стол. Когда он писал заявление, он знал, конечно, что оно спалит все его планы по нелегальному трудоустройству, а главное – будущее его детей. Он так мечтал, чтобы они работали на фабрике, с машинами и чарами, чтобы в их жизни было что-то кроме сбора лепестков роз. Он указал в заявлении семью в составе трех человек, а остальные разбежались… и пополнят ряды бездомных детей, выживающих, насколько позволит им их природная находчивость.