– Да вот он, – сказала тетка Лида, выглянув в окно.
В колодце двора стоял некто, и я видел только заросшую макушку. Заныло сердце и по левой руке побежали мурашки – толпой вниз, к ладони. И заломило в затылке. А мужчина, то ли ощутив мой взгляд, то ли еще почему-то поднял голову. Вряд ли он мог высмотреть меня в окне четвертого этажа, и все-таки наши взгляды встретились.
Я взлетел. Точно! Мне показалось, что ноги не ощущают опоры, я болтал ими в воздухе, спешил вцепиться руками во что-нибудь надежное – в гардинную перекладину под потолком. А человек смотрел мне в глаза, и я, вовсе не отличаясь остротой зрения, видел каждую пору на его скуластом бородатом лице, темно-коричневом от крепкого южного загара.
В следующее мгновение я понял, что по-прежнему сижу за кухонным столом у окна, никакой левитации нет в помине, а есть, наверно, гипноз или что-нибудь в этом духе, потому что неожиданно захотелось спуститься вниз и выслушать этого человека.
Что я и сделал.
Он ждал меня у высокого тополя на детской площадке. Голос у него был низким, со множеством обертонов, и менялся как луч света, проходящий сквозь призмы разной толщины.
– Мир тебе, – сказал он, и мы обнялись. Я почему-то точно знал, что сделать нужно именно так, что это – естественная форма приветствия. Где – естественная?
– Тебя называют Мессией, – сказал я, оглядев его с головы до ног. Пожалуй, если бы я был художником, то действительно назвал бы так написанный с него портрет.
– Я здесь, чтобы понять и ответить.
– Что понять и на что ответить?
– Бог сотворил Мир и человека в нем для того, чтобы воцарилась гармония. Без человека Мир был пуст и бездарен. И повелел Бог Мессии являться в Мир в эпохи перемен и оценивать содеянное человеком и, представ пред очами Всевышнего, отвечать – так ли жил человек, так ли творил, как замыслил Создатель.
– Инспектор, значит, – сказал я.
Что-то мешало мне сказать очевидное – псих. Я понял что: запах. От этого человека исходил томительный запах юга, пустыни, может быть, святости – не знаю. Во всяком случае, никакой москвич, даже сбежавший с Канатчиковой дачи, так пахнуть не мог. Особенно сейчас, когда ни в одном магазине не достать ничего, способного пахнуть чем-то, кроме тухлятины.
Но почему он стоял в нашем дворе, почему смотрел на мое окно, странным мысленным призывом позвал именно меня, а не тетку Лиду или Митяя с третьего этажа, всегда готового раздавить бутылку?
Я не задал этого вопроса вслух, но человек ответил:
– Так нужно.
– Как тебя зовут? – спросил я. – Ведь не Мессия же в самом деле?
– Мое имя Иешуа, – сказал он.
– Иисус, значит, – с иронией перевел я.
– Иешуа, – повторил он.
– Хорошо, – сказал я примирительно, – откуда ты, Иешуа?
Он покачал головой.
– Есть истины, – сказал он, – которые хранятся в памяти. Откуда я – ты знаешь.
– В самом деле?.. А жить тебе есть где? – неожиданно для себя спросил я. Действительно, если он ответит "нет", не поселю же я его в своей комнате!
– Я живу, – коротко сказал он, и ответ этот был столь же неопределен, сколь и точен.
– Ну ладно, – отступил я, – что ты собираешься делать в Москве? Город наш не очень приспособлен для блаженных и праведников. Сейчас особенно, народ совсем озверел, да ты сам видел. Если ты будешь продолжать игру, тебе придется нести людям слово Божие – на улицах, в храмах, и тебя изобьют до смерти. Чем-чем, а проповедями люди сыты.
– Да, – сказал он, – слова не нужны, нужно дело. Потому я пришел к тебе.
Я опешил.
– А что я? Предлагаешь занять место Ельцина? Между прочим, я астрофизик, а не экономист и не политик. Говорят, что зимой опять не будет картошки. Так где я ее возьму? А если не будет картошки, то будет бунт. В прошлом году обошлось, а в этом? Бунт – это кровь. И ничего не сделаешь.
Я повернулся и пошел домой. Не потому, что все было сказано. Просто сила, заставившая меня спуститься, исчезла, и мне показалось странным, что я стою с неизвестным мужиком и веду совершенно нелепый разговор вопреки всем моим правилам. Я ушел, а Иешуа, или как его там звали, смотрел мне вслед.
Потом была ночь. Я не знаю, спал или нет. Мне казалось, что я сижу на большом камне посреди пустынной местности, а Иешуа стоит рядом, и в руках у него длинный свиток, откуда он читает довольно монотонным голосом:
– ...убил он три миллиона врагов своих, назвав их врагами революции, и не раскаялся в душе. Потом Сталин. Семнадцать миллионов невинно убиенных, ибо ни на каких весах добра и зла не была взвешена их вина. Гитлер – еще пятьдесят миллионов... Потом был мир, но счет шел. Корея – сотни тысяч. Вьетнам – миллион. Афганистан – миллион. Иран и Ирак – полтора миллиона. Что еще? И в том ли смысл судеб людских – быть убитыми или выжить? Господь сотворил человека для счастья. Ибо без счастья нет совершенства. А без совершенства нет гармонии в природе. И сказал Господь человеку, говоря: живи для счастья своего и счастья ближних своих, и каждой твари земной, чтобы было счастье их. Вот тебе Мир – живи, вот сердце – возлюби, вот голова – думай. И ненависть сотворил Господь, потому что одна лишь любовь, без противоположности своей, не есть гармония.
– Из противоречий складывается путь, иначе – топтание на месте, – усмехнулся я, подумав, что Иешуа, кто бы он ни был на самом деле, вполне усвоил курс диалектики.
Я протянул вперед руку и увидел, что она в крови, но боли не было, я понял, что эта кровь – не моя, закричал и проснулся.
Рассвет только занимался, я лежал и, вместо того, чтобы думать об интерпретации полученного в Крыму наблюдательного материала, размышлял над проблемой, нимало не волновавшей меня раньше: должно ли человечество жить, если ясно, что нет в жизни смысла? Нет развития без противоречий. И нет противоречий, если любовь существует без ненависти, богатство – без бедности, рождения – без смертей. Значит, всегда будет неизбежно счастье одних и горе других. Счастье сегодня и горе завтра. Хочу я счастья для себя? Конечно! Но нет мне счастья без Лины. И нет ей счастья без меня. Но мы не вместе, потому что я не в силах изменить свой характер, и нет счастья мне, нет счастья Лине – диалектика жизни.
Потом я задумался над тем, как отчитаться о командировке. Шеф скажет: съездил, ну и ладно, как там на таможне, украинцы здорово свирепствуют? И потечет обычная река жизни, название которой Рутина – река без берегов, с вялым течением, по которой плывешь куда-то и зачем-то, а потом течение ускоряется, и река обрывается порогом, и срывается в бездну, имя которой – Смерть.