Но смерть была где-то впереди. В тот день мы не видели ее, не ждали.
День горел, пламенело веселье. И я думал, что это тоже вечно, как вечен Джизак и все, что окружало меня.
Родник ишана не утоляет жажду
Не зря в народе говорят: «Нет цены речке, протекающей рядом». Эту истину джизакцы уяснили хорошо и берегли ручьи, с давних времен наводнявшие город. Вернее, то были не ручьи, а арыки, вытекавшие из канала Туятортар и пересекавшие Джизак в разных направлениях. Насчитывалось их двенадцать. Почему именно двенадцать, не знаю, возможно больше, возможно меньше, во всяком случае, арыков этих хватало для того, чтобы напоить людей, сады и скот, полить улицы, принять в себя сотни ребячьих тел, изнывающих летом от жары. Если кончалась вода в хаузе — в июле он пересыхал, — люди шли с ведрами и кувшинами к арыкам. А теперь не стало воды ни в хаузе, ни в арыках, ни в самом Туятортаре…
Ушла вода, и почему — мне тоже не было известно. Но пить хотелось. Кто знает азиатское солнце, не станет спрашивать, отчего так мучит жажда летом. В доме — ни капли. Матушка посылает меня в дом ишана Абдуга-фура, или, как его звали в махалле, ишана-ювелира, владельца мастерской по изготовлению украшений из золота, серебра и драгоценных камней. У ишана был свой собственный колодец, и в трудную минуту люди ходили к нему за ведром воды.
Я взял два небольших ведерка, повесил на коромысло и пустился по дороге. Вприпрыжку пустился. И не потому, что мне было очень весело. Напротив, поручение матушки не вызывало в моем сердце никаких восторгов. Просто земля была настолько раскалена палящим с совершенно чистого неба солнцем, что ступить босыми ногами на нее и тем более держать какое-то время их в горячей пыли мог лишь человек, приговоренный к пытке. Поэтому я, словно курица, вскидывал то одну, то другую ногу, спасаясь от огненных поцелуев земли, сравнимых по температуре, пожалуй, только с прикосновением нагретой докрасна сковородки.
Нужно еще объяснить, почему поручение матери не вызвало в моем сердце восторга. Провожая меня к ишану, она сказала:
— Не смей к колодцу подходить один. На дне прячутся злые духи, подкарауливают детей. Если услышишь свое имя — Назиркул, — не вздумай откликаться! Знаешь кривого Карима? Вот таким станешь и ты…
Мне не хотелось быть криворотым, да и кому хочется ходить всю жизнь со скошенными набок губами. Прыгая, как курица, с ноги на ногу, я не особенно торопился выполнить поручение матушки, тянул время, надеясь попасть далеко не первым к дому Сидикхана. И все же оказался первым. Во всяком случае, никого поблизости не было.
Что делать? Бессовестные духи сидели в колодце и ждали, когда я появлюсь один-одинешенек, чтобы тут же начать свое колдовство. Нет, лучше потерпеть, дождаться кого-либо из взрослых. С этой мудрой мыслью я устроился возле калитки. Конечно, когда солнце печет и рот сухой, будто его целую неделю выветривали и прогревали под сандалом, никакие другие мысли, кроме как о воде, не лезут в голову. Я смотрел на улицу, а думал о тенистом дворе ишана, о чудесном колодце, где глубоко-глубоко плещется прохладная влага, способная мгновенно утолить жажду. Да что прохладная — ледяная, стоило лишь прильнуть губами к краю ведра, наполненного свежей колодезной водой, как сводило губы от холода. Чудесный колодец у ишана. Человек, прихвативший пару ведерок воды из него, уподоблялся счастливцу, нашедшему на дороге кошелек с деньгами.
В этот раз мне не пришлось долго высиживать у калитки. Появились люди. Много людей — шумные, злые, нетерпеливые. Не попытались пройти в калитку, а стали стучать в нее. Оказывается, она была закрыта, а я, чудак, думал, что нет желающих войти во двор ишана и набрать ведро холодной воды. И еще оказалось, люди эти уже второй, а может, и третий раз барабанили по толстым карагачевым доскам, просили хозяина открыть калитку и, не добившись ничего, уходили. Теперь они снова вернулись.
— Откройте дверь, господин! — кричали люди.
Господин, или, как называли богатого и влиятельного человека в наших краях, — таксыр, не откликался.
— О наш пир! — не унимались люди, — смилостивитесь над жаждущими, дети с утра не видели капли воды.
Пир, то есть духовный наставник, как и положено всякому духовному наставнику, просьбу людей переадресовывал богу.
— На все воля всевышнего, иссякла вода в колодце. Я сам жаждущий и с пустой пиалой сижу в ожидании. Или вы думаете, мои дети не мечтают о капле воды.
— Да, да, мы сочувствуем, господин, — не унимались столпившиеся у калитки, — но разрешите нам своими глазами увидеть пустой колодец и тем самым охладить жар сердец.
Ишан был хитер, иначе ему не пришлось бы нести на себе бремя этого титула. Он ответил людям:
— Если бы вода текла в колодце, то и дверь была бы открыта, таково мое правило. Раз дверь закрыта, значит и вода прекратилась. Или ваши разгоряченные головы не могут понять подобной истины?
— Вы мудры, таксыр, но разрешите нам устыдиться собственных подозрений, дайте глянуть в колодец!
— Так что же, я должен посторонним показывать свою собственность? Греховные мысли недостойны правоверного! Ведь никто из вас, упаси аллах, не поднимет чачван и не покажет чужому лицо своей жены. Зачем же вы требуете подобного от меня?
Ишан был похож на нашего домуллу своим умением выворачиваться из любого, даже самого трудного положения. Видимо, все, причастные к духовным делам, были изворотливы и лицемерны. Я тогда еще верил Сидикхану, и мне казалось, что люди напрасно настаивают, пытаясь уличить ишана во лжи, — он говорил усталым, жалостливым голосом, и слова его звучали убедительно.
Я верил — люди, толпившиеся у калитки не верили.
— Откройте, таксыр, нехорошо испытывать чужое терпение.
— А хорошо ли испытывать мою доброту и без единой таньга черпать ведрами воду.
Вот, оказывается, в чем дело: в городе нет воды и ишан решил заработать на собственном колодце.
— Разве благородно отказывать в подаянии жаждущему? — спросил молодой парень, громче всех стучавший в калитку. Спросил зло и поднял ногу, чтобы пнуть с силой дверь.
— Не вам учить меня, ишана, благородству, — ответил Абдугаруф. — Сказано, нет воды — и проваливайте подобру-поздорову!
Прояви большую сдержанность ишан не произошло бы того, что случилось в следующее мгновение. Толпа налегла на калитку и стала сотнями кулаков и ног колотить ее. Крепкое дерево глухо и недовольно отзывалось на удары, но стояло непоколебимо. Тогда тот зло спрашивал у Абдугаруфа, бросил свое ведро и крикнул:
— Да что ждать от ишана!
Это была уже не просто злость, а злая решимость. Парень кинулся к дувалу.
Мне стало страшно. Прихватив ведерки и коромысло я прижался к стене и испуганными глазам смотрел на разгневанных людей. Стук, крики взбудоражив улицу Самыми страшными были не крики, не гнев а греховная суть самого события: верующие поднимали руку на ишана, на духовного наставника, человека, освященного самим богом, иначе говоря, поднимали руку на самого бога. Конечно, они ничего не сделают с ишаном, а вот возмущенный властитель небес ответит страшной карой. Вот чего я боялся.
Вера моя в святость ишана была непоколебима. Это я уяснил от матушки, от всех старших. Ведь меня со дня рождения отдали под защиту святого Шахи-Зинда, я знак этого отрастили косичку на моей голове. Матушка часто водила меня к одному из ишанов Джизака Баба-хану, соседу Абдугафура, который совершал всякие заклинания, долженствующие оберегать посвященного от несчастий. В прошлом году Бабахан по просьбе матушки гадал, какая дорога ждет меня в будущем. Матушке, конечно, хотелось видеть сына образованным, даже ученым человеком, и она с надеждой смотрела в глаза ишану.