– Черт возьми!.. Флетчер, да прекратите же, в самом деле! Больно.
– Кто я такая?
– Вы – Флетчер! А теперь оставьте меня в покое. Хотелось свернуться калачиком и укрыться чем-нибудь с головой.
– А вы кто такой?
– А?
– Ну-ну, Джеймс, кто вы такой?
– Я был… Жем…
– Кто?
– Жем… Нет, Джеймс. Эдвард.
– Джеймс Эдвард, а дальше?
– Дальше?
– Фамилия как?
– Ка? Ка? – Мне так мягко и тепло. – Как? Сейчас покакаю…
Бац! Мое лицо звенело, горело от ударов.
– Кто вы такой?
– Джеймс Эдвард Маккарти. Лейтенант армии Соединенных Штатов, Агентство Сил Специального Назначения. Нахожусь на выполнении особого задания! Сэр!
Может быть, теперь она оставит меня в покое.
– Хорошо! Ну же, возвращайся, Джим. Не останавливайся!
– Не желаю, черт возьми! Не хочу! Дайте мне досмотреть сон!
– Он закончился, Джим! Ты просыпаешься! Ты больше не заснешь!
– Почему?
– Потому что сегодня уже суббота.
– Суббота?! Вы должны были забрать меня во вторник.
– Мы не могли найти тебя.
– Но ведь ошейник?..
Я посмотрел на Флетчер как побитая собака.
– Где он, Джим? Ты не помнишь?
Я потрогал шею. Контрольный ошейник исчез. Я был голый и дрожал. Холодно.
– М-м.
Я совсем смутился.
Флетчер закутала меня в одеяло, и я снова стал проваливаться в небытие. Мне было необходимо успеть спросить кое-что:
– Я… Э-э… Как нашли… меня?
– Мы наблюдали за стадом. И надеялись, что ты сумеешь вернуться. К счастью, ты смог.
– Вернуться… Я сам вернулся?
– Несколько подонков из Южной Калифорнии нагрянули сюда в поисках грязных развлечений и спугнули стадо. Началась паника. Что самое поганое – были убитые и раненые. Это самое поганое. Ты меня слушаешь?
– Да! – быстро откликнулся я.
Она опускает руку. Опустила. Сознание возвращается… возвратилось.
Кто-то сунул мне горячую кружку. Я машинально отхлебнул. Горько. Кофе? Я поморщился.
– Что это за говно?
– Эрзац.
– Эрзац чего?
– Говна, разумеется. Мы не настолько богаты, чтобы потреблять настоящее говно.
– Я давно ем говно, – заявил я и неожиданно ухмыльнулся. – Эй! Я снова жив. И придумал каламбур. Давно – говно: В-С-Е Р-А-В-Н-О. Усекли?
Кто-то тяжко застонал. Флетчер улыбнулась и сказала:
– Никогда бы не подумала, что дрянной каламбур так меня обрадует. Отличный знак, Джим! Ты вновь обретаешь язык.
Я заглянул в глаза Флетчер, словно никогда их не видел. Они были светлые и глубокие. Теперь я говорил только для нее:
– Флетч, я все-таки понял, что там, в стаде. Не знаю, сможешь ли ты осознать, не пройдя через это, но я-то прошел. Трудно выразить словами, насколько было хорошо… И страшно… Сначала я решил вернуться… И одновременно не хотел, чтобы ты забрала меня. Это… – Я махнул на толкущиеся сзади тела. – Вот это – конец человеческого рода. И запросто может выйти из– под контроля. Запросто.
Надо что-то делать, Флетчер. Не знаю что, но надо.
– Можешь объяснить, что это было?
Я перевел дыхание. Посмотрел на стадо, потом на Флетч.
– Нет. Могу лишь предположить и описать, что произошло со мной. Только любое объяснение будет… лишь тонким срезом правды, причем не всей правды. Но… как бы то ни было, слова там ничего не значат. Они превращаются в бессмысленные звуки. Все становится отстраненным.
Я замахал руками, словно хотел стереть все сказанное. Отхлебнул еще глоток этого ужасного эрзаца. Снова посмотрел в глаза прекрасной Флетчер. Надо бы с ней переспать. Почему я не додумался до этого раньше?
– Это нечто вроде первобытной общины. Понимаете, там… создано какое-то свое, замкнутое пространство. В границах этого пространства перестаешь быть человеком в нашем понимании и становишься таким, каким они хотят видеть человека. Там человекообразные заключили взаимный договор. Homo sapiens решил, что разум бесполезен, и отказался от него, осваивая нечто иное. Это похоже на телепатию, Флетчер, – оно обволакивает. Чем ближе подходишь, тем легче отказаться от языка. Ты как бы излечиваешься от языка как от сумасшествия, на которое все мы добровольно согласились. Но там заключен новый договор: на существование без мыслей, без языка, без общепринятых ценностей. Они живут только настоящим – от прошедшей секунды до следующей. Это… Я снова пытаюсь объяснять, заметили? Чем больше мы стараемся объяснить, тем больше запутываемся. А всему виной наш разум.
Она прижала палец к моим губам и прошептала:
– Ш-ш. Не волнуйся, отдохни.
Я запустил пятерню в волосы. Они свалялись в колтун. Хорошо же я выгляжу!
– Что ты чувствовал, Джим?
– Трудно передать… – Я посмотрел на Флетчер и ощутил, как по щекам струятся слезы. – Это было чувство… свободы. Словно мой мозг паразитировал в чьем-то теле, и некоторое время спустя я освободился от него. А теперь, когда меня вернули обратно, мне так… жалко и непередаваемо грустно. – Я снова посмотрел на стадо. – Они… такие счастливые.