Но занозило с того вечера ожиданием. В иные дни думалось: а чего ждать? Радоваться надо, сидеть ниже травы, быть тише воды. Вон, сотни их, что и пятой части не имеют того, что ему дано. Ведь данного не отнимают; три года назад был гол ровно сокол, а сейчас возвышен, и все росевичское владение присоединилось, князь не отобрал, не споловинил. А дорог не чинить, замки не строить — себе же во вред, сами ездим, сами за стены прячемся в лихой час. Но в другие дни жгло, как раскаленным клеймом: почему в наместниках одна литва, почему возле Витовта наших ни одного, только головы ложить призываемся, почему латинской веры бояре ступенью выше стоят? И не терпелось знать, услышать, что уравнены, что и в раду, и к наместничеству всем открыт путь, и ему тоже.
Наконец — уже начинался сентябрь — примчал текун от Немира с извещением, что велено великим князем съезжаться на конец месяца в Городло и быть там во всей красе одежд, коней, почтов. Сразу от сердца отлегло, рассеялись сомнения — все, пришел срок, дождались, зовут, огласят желанные привилеи; жаль, боярина Ивана нет, посечен крыжаками, порадовался бы старик исполнению своих пророчеств.
Не мешкая, Андрей собрался и, проведя в дороге без малого месяц, прибыл в Городло в густом потоке бояр и князей. Не столь много сходилось народа, как в леса над Наревом, когда шли войной на крыжаков, но и не во всякий поход столько выправлялось боярства, сколько здесь сейчас громоздилось: тысячами шатров окружались городельский замок и слобода. С Ягайлой понаехало бессчетное число бискупов, панов, шляхты, и при каждом почт в десятки людей, и кони, и подводы; с Витовтом прибыла тысячная толпа литвы и жмудинов; почти все князья собрались; ставились землячеетвами русские бояре. Всяк весело суетился; все объезжали друг друга с наведками, долго обедали, еще дольше вечеряли; все гадали, рядили, судили, ловили слухи, повторяли их, приукрашивая или устрашая, и сами в них путались. Говорили, что все вольности дадут князьям, а боярам и надеяться не на что — конечно же, никто не верил, зачем князьям вольности? какие? они и так вольны дальше некуда; наоборот, говорили, что всех удальных князей ущемят, как в Польше, где вообще нет князей,— и опять же никто не давал веры: это как же Заславских, Чарторыйских, Мстиславских, Буремских ущемить — все Гедиминова колена; говорили, что великий князь и король обяжут бояр покупать у польской шляхты их гербы — вовсе казалось смешно: зачем? Не хлеб, не железо — любой мазила рыбку, подкову, клеточки напишет. Но упорнее всех был слух, что литва получает все, русь — ничего. Тут уж не смеялись, хоть и не верили; каждый знал — дыма без огня не бывает, но думалось — ложь, ложь, враги желаемое разносят; это крыжакам выгодно — Великое княжество расколоть на две силы, а князю Витовту, даже Ягайле, даже полякам никакой выгоды пет в разломе боярства. Так здравый смысл подсказывал, но, вопреки ему, познабливало православных бояр от сомнений, ибо какое-то странное дело делалось в замке первого октября — собирали в замок наместников и сильных бояр, но все литвинов и жмудь. К вечеру стало известно — те сами щедро делились,— что великий князь заставил их заручить благодарственную грамоту полякам за гербы, а королю и Витовту — за приравнение в правах к польскому панству, и завтра грамота эта, а также привилей будут зачтены всенародно. Яснее ясного дня становилось, что верны были скверные слухи, ничего им не прибавят, а за лучшее садиться верхом и в темноте спешно отъезжать, чтобы не слышать завтра своего позора, но тлела надежда: может, только в гербах русинам откажут, ведь не с руки им брать гербы у католиков, а вольности всем пожалуют в равной мере. Утешаясь хилой этой надеждой, бояре греческой веры прокоротали ночь у костров.