Пирр был очарован умом и красноречием Кинея, а Киней довольно быстро понял, что за Пирра надо держаться. Антимонархические воззрения его юности давно уже рассыпались в пыль, да и в новой реальности греческого мира полагаться можно было только на монархов. Покровителя лучше Пирра, мыслящего очень независимо и умевшего ценить это в других, сыскать Кинею было трудно.
Что, Киней всего этого не понимал? Да нет, напротив - всё он прекрасно понимает, ответил сам себе Пирр. Его безмятежная наглость, отчасти даже искренняя - это не безумство, а очень тонкая и правильная игра. Именно в таком качестве он и нужен Пирру, именно такой Киней, всегда умеющий видеть в нём не только базилевса, совершенно неоценим. Старая истина - кто-то же должен говорить правителю правду. Тем более, что таланты Кинея к этому далеко не сводились. Признаться, он уже успел очень многое сделать для Пирра.
Однако, кто тут ствол, а кто вьюнок, совершенно понятно.
- Базилевс, говоришь, - сказал Пирр, пристально взглянув в глаза другу, - хорошо, давай как базилевс. Собственно, тут очень коротко, так как всё уже обсудили. Все деньги и подарки, которые взял с собой, трать безо всякого сожаления. На условиях договора стой крепко. Не заводи в Риме сомнительных связей. Вот и всё.
- Слушаюсь, базилевс.
- Как мне надоела эта война с голодранцами! - досадливо бросил Пирр. Решительно, он не мог сегодня долго удерживаться в роли правителя, - скорее бы уже Сицилия и Карфаген, там есть, чем поживиться. А потом... - он мечтательно закатил глаза, - с моим войском да с карфагенскими богатствами... Словом, мы ещё потягаемся с Александром, когда я разберусь с этим паршивым городом!
Киней набрал было воздуха в грудь, но Пирр оборвал его.
- Хватит, Киней! Довольно уже я вился змеёй перед этим твоим Фабрицием! Ваш Рим - мужицкий город, деревня какая-то переросшая! Легенды его - это же смех полный! Взять, например, про гусей, которые когда-то спасли Рим. Ну кто, кроме тёмных крестьян, мог такое придумать? А про того несчастного, который обжёг руку и этим, ни много ни мало, до смерти напугал тех, кто его пленил? Ну сказочки же для слабаков, разве нет?
- Уже и "наш Рим", - шутливо ответил Киней, - ты ведь сам говорил, что он мир завоюет? Мне тогда, признаться, очень смешно стало. Любишь ты невесть что напридумывать про далёкое будущее. Вот иногда хочется сказать - богов не гневи!
- Говорил, правда, - задумчиво произнёс Пирр, - но не совсем так. Я говорил, что с них станется, если их сейчас не остановить. Такие... крепколобые, когда во вкус входят, потом могут всех удивить.
- Что до Фабриция... Не недооценивай его... Пирр, - Киней ненадолго задумался, выбирая обращение, - в Риме сейчас к нему очень прислушиваются.
- И дураки, - фыркнул базилевс, - совершенно пустой человек, как по мне. Хвастаться больно любит. Вот увидишь - напридумывает он ещё в своём Риме сказок про то, как мы его подкупали да запугивали, а он, весь такой идеальный, не поддался. А эти двое - подтвердят, куда они денутся.
- Может быть, может быть... - Кинею совсем не хотелось с этим спорить, - ну что, Пирр, попрощаемся?
Пирр поднялся и подошёл к другу. Они крепко обнялись.
- Кстати, я тут... закончил, - Пирр смущённо протянул Кинею фигурку слона, - Гиес принёс мне победу под Гераклеей - пускай тебе он принесёт успех в сенате!
Непонятно, чего было больше во взгляде базилевса - просьбы, повеления, шутки или беспокойства.
- Мамку бы тебе, - вздохнул Киней, - такую хорошую греческую маму, из простых. Чтобы волосы тебе чесала, песни пела, а, как задуришь - шлёпков бы хороших отвешивала.
Про себя вздохнул, конечно. Он прекрасно понимал, что некоторые вещи нельзя говорить не только базилевсу, но и Пирру.
ЛАЦИЙ. ВИЛЛА ТИБЕРИЯ КОРУНКАНИЯ. ВЧЕРА.
В этом доме сейчас было весело.
Консул от плебеев Тиберий Корунканий, только что заключивший очень выгодный в нынешних условиях мир с этрусками, был подлинным героем момента. Целая консульская армия освобождалась для возможных боевых действий против Пирра, и это могло в корне изменить расклад сил. На вилле Корункания пировали бойцы, отличившиеся в этой войне. Кухня была непривычно роскошной для Рима. Рабы, сами очень довольные от сытости, подавали гостям греческие вина, рис по-персидски и даже африканские фрукты в меду. Виновником этой роскоши был Магон, посланник Карфагена, щедро угощавший римлян в тот день.
Магон был евнухом, но как не похож был этот евнух на своих изнеженных собратьев, служащих в гаремах Востока! О его ранних годах рассказывали туманно. Говорили что-то про невольничьи рынки в сирийской Антиохии, про то, как он стал вольноотпущенником карфагенского вельможи, про блестящие флотоводческие таланты Магона, которые и выдвинули его самого в высшие круги Карфагена. Но сам он про это распространяться не любил. Зато он очень любил рассказывать про один случай из своей жизни, и все знали, что, если он и приукрашивает, то лишь немного.
Три десятка лет назад сицилийский тиран Агафокл неожиданно успешно воевал против Карфагенской державы. Он умело привлёк на свою сторону союзников Карфагена в самой Африке, создав непосредственную угрозу самому великому городу. В итоге Агафокл потерпел поражение, но пунийцы поняли необходимость широких реформ в администрации и маханате. Реформы затянулись на долгие годы, шли в сложных условиях, и, разумеется, зачастую одни воровали, а другие были очень недовольны. Это выливалось в восстания, в том числе - на флоте.
Страшны морские восстания. Но вдвойне страшны они в Карфагене, где всех, включая знать, учат быть готовыми с улыбкой принести собственных детей в жертву Баалу, если чувствуется его большая немилость. Люди, которым внушили беспощадность к своим детям, тем более беспощадны к своим врагам - со всех сторон.
Корабль под водительством тогда ещё молодого Магона яростно сражался против эскадры повстанцев, которым надоели вечные побои начальства и черви в пище. В конце концов команда корабля взбунтовалась, и связанный Магон был выдан повстанцам.
До крайности озлобленные и раньше, они просто озверели от дерзости пленного евнуха. Было решено распять его прямо на корабле. Но у бунтовщиков тряслись руки, потому что всем была известна особая милость властей Карфагена к Магону, как и жестокость ожидаемого возмездия. Всё же, после долгих и осторожных приготовлений, Магона подвесили на крест. Это было "долгое" распятие, и гвозди не использовались.
Всё это время повстанцы очень хотели услышать от Магона хотя бы одно слово страха, мольбы, бессилия. Вместо этого - и до креста, и на кресте - Магон занимался исключительно оскорблением матерей своих мучителей. Он был евнухом, и распинавшим, естественно, было это известно. Поэтому Магону пришлось привлечь всё своё воображение, чтобы правдоподобно описывать все подробности того, что он делал или собирается сделать с их бедными матерями. Однако получалось очень недурно, и он практически ни разу не повторился.
Кончилось всё для Магона удачно, на кресте он провисел недолго. Маленькая эскадра повстанцев наткнулась на правительственный флот Карфагена. Бунтовщики колебались, прикончить им евнуха или нет, но в итоге так и не решились.
И это ещё не было концом истории. Все выжившие участники неудачного распятия попали в карфагенский плен. Разумеется, ничего хорошего их не ожидало. Но Магон употребил всё своё влияние и немалую часть своих денег для того, чтобы пленники были выданы лично ему.
- И потом, - неизменно заканчивал он рассказ, - я предал их таким казням, по сравнению с которыми распятие - ласка прекрасной невольницы. Хотя, - вздыхал он, - откуда мне знать про это? Что я буду с невольницей делать - рыбу ловить или в кости играть?
Таким человеком был евнух Магон, угощавший сейчас римских воинов на вилле Корункания.
- Доблестные римляне, - ласково прозвенел он, - теперь позвольте предложить вам, смею сказать, вершину, гребень сегодняшнего пира, - он дал знак, и рабы начали разносить блюда, - спар под финиковым соусом, с африканскими травами и азиатскими пряностями! Это - моё любимое блюдо, достославные воины Рима. Оно собирает в себе достоинства всего мира! Я, как всякий истинный пуниец, - Магон не стал касаться своего тёмного происхождения, - очень люблю рыбу. Да и, как всякий истинный евнух, обожаю пожрать вообще. Если тут, - он почесал низ живота, - у меня кое-чего не хватает, то уж вот тут-то - он похлопал себя повыше, - у меня всё, как у всех, да даже и получше!