Несмотря на свое состояние, Толстый вел машину на удивление уверенно и ровно через час оказался далеко за городом. Джип остановился у мрачного особняка, чем-то напоминавшего средневековый замок. За окнами строения было темно.
Толстый поднялся на крыльцо, толкнул легко поддавшуюся дверь и вошел в дом. Судя по тому, как уверенно oн ориентировался в полной темноте, это место Толстому была хорошо знакомо. Остановился он в большом зале со стеклянным фонарем вместо потолка. Здесь на столе стояла горящая керосиновая лампа, которая бросала слабые отсвет на задернутые тяжелыми шторами окна, затянутые пыльными драпировками стены, покосившийся мольберт в углу. Судя по всему, когда-то это помещение служило мастерской какому-то художнику, но сейчас на всем лежала печать заброшенности.
Толстый подошел к столу, бросил на него бумажный парт - похоже с провизией, - который он принес из машины пододвинул поближе к слабому свету кресло и устало пухнул в него. Так, в полной неподвижности, он просидел минут пять. Драпировки за его спиной едва заметно колыхнулись, а потом решительно отодвинулись, взметнув изрядное облачко пыли.
Когда на плечо Толстого легла рука подошедшего сзади человека, он даже не вздрогнул.
- На панихиде нажрались, господин генеральный директор? - раздался голос за высокой спинкой кресла.
- На ней, родимой, - грустно улыбнулся Толстый. Помедлив несколько мгновений, словно собирался с силами, он тяжело встал и повернулся лицом к говорившему.
Перед ним стоял Буржуй.
- Привет, покойничек!
ГЛАВА 3
Солнечный луч, проникший в щель жалюзи, медленно полз по роскошному ковру огромной спальни. Вот он уткнулся в орехового дерева спинку необъятной кровати, остановился на секунду и двинулся вверх. Достигнув края спинки, луч перевалил через кромку, резко метнулся вперед и, преодолев шелковый океан простыни, застыл на широченной, украшенной рваным шрамом спине лежавшего в кровати человека.
Толстый приоткрыл один глаз и осторожно пошевелился. Не спал он уже давно, но, пока рядом была Вера, успешно притворялся спящим, чтобы не расстраивать боевую подругу. Теперь откуда-то издалека, из кухни, едва доносилось позвякивание посуды - жена готовила завтрак. У Толстого все не шел из головы ночной разговор с Буржуем в заброшенном особняке Кудлы. О нем напомнил и запах свежежаренного кофе, уже разнесшийся по квартире.
...Они сидели у зажженного вопреки всем законам конспирации камина и молча попивали сваренный на угольях кофе.
- Ненавижу этот дом, - произнес наконец Буржуй, задумчиво глядя в огонь.
- Я, может, не очень умный, но никак не пойму, чего ты вообще здесь забыл.
Толстый подождал немного, надеясь на ответ, но, поскольку друг вообще никак не откликнулся, сменил тему, а заодно и тональность начинавшегося разговора:
- Ну, выкладывай, как там Америка. В Диснейленде был?
Но Буржуй шутку не поддержал.
- Знаешь, я Штаты возненавидел, - подавленно проговорил он. - А ведь раньше любил. Нью-Йорк особенно, ты знаешь. Но теперь они для меня просто огромная страна, миллионы людей с ненастоящими улыбками и ощущением беспомощности. Я ведь его не нашел...
Но Толстый утешить друга не пожелал:
- Да ну? Я чего-то так и решил.
- Нечего издеваться, - обозлился Буржуй. - Первый месяц я был уверен, я чувствовал, что иду по его следу. Я переезжал из города в город, звонил в сотни дверей, и каждый раз мне казалось - сейчас я войду, он поднимет на меня свои рыбьи глаза, и все будет кончено. Или я его, или он меня.
- Еще чего! - с непосредственностью крепко подвыпившего человека хмыкнул Толстый. - Он - тебя!
Буржуй поднял на друга внимательные глаза:
- Толстый, пей кофе, я тебя прошу. Убьешься когда-нибудь. Зачем было вообще так нажираться?
- Да не нажрался я, не нажрался, - с тоской протянул Толстый, так, выпил немного. А ты думаешь, мне легко? Мне этот год - за десять!
Буржуй поворошил уголья в камине.
- Год... Целый год... - в отчаянии проговорил он.
- Слушай, Буржуй, надо завязывать с этим делом, - взмолился Толстый. - Год по стране Чингачгука шастал теперь в этой халабуде засел. А что толку? Я скоро мозгами поеду от тоски. Я вообще - врать особенно не того, а последнее время и вовсе невмоготу стало. От Верки глаза прячу.
- Как она?
- Сам-то как думаешь? Другая баба давно свихнулась бы. А она ничего - держится. Еще и меня, инвалида, держит.
- Ладно тебе! Инвалид нашелся...
- Да не обо мне речь. Хватит тебе по чужбинам шастать, плакать в подушки отелей. Хорошо было придумано, да не сработало, - Толстый раздраженно поколотил ложечкой о стенки уже пустой чашки, нерешительно посмотрел на друга но все же спросил: - Буржуй, а ты никогда не думал... Может, это был не он? Ну не Кудла?
- Не знаю, - безнадежно вздохнул Буржуй. - Теперь уже не знаю. Но ты-то носишь в теле его железки...
- Я - да. Только речь сейчас не обо мне, - упрямо повторил Толстый. - Мне-то еще ничего. Я хоть знаю, что ты живой. А Вера, Олежек? Они же сегодня, между прочим, и тебя поминали! Свечи за упокой ставили! Ничего себе жуть, да? В общем, - Толстый решительно рубанул воздух рукой, - пора тебе выбираться из пещеры, Буржуй. Ты здесь полжизни проберложить можешь и все равно ничего не узнаешь.
- Слушай, - вспомнил вдруг Коваленко, - а что Борихин?
Толстый пожал плечами.
- Борихин? Ничего. Я так понимаю - у него тоже дубль-пусто.
- Ничего себе! Год! Год прошел!!! Ты за что ему платишь?
- Да старается мужик, - вступился за сыщика Толстый. - Правда, старается, это ж видно. Переживает.
- Не переживать, а работать надо. Убийцу ловить!
- Да это ясно, - поскреб в затылке Толстый. - Он того... В общем, на месте не сидит. Да и друг из ментов - кажись, майор - ему неофициально помогает, он же теперь без ксивы, сам понимаешь. А вообще-то менты ему мешают. Они-то дело давно закрыли, думают - это ты...
- Что, до сих пор думают? Дебилы!
- А что им еще думать? Все сгорело, один труп опознан как твой...
- Вот этого я совсем не понимаю.
- Да я вообще ничего не понимаю, - в сердцах сплюнул Толстый, а потом неожиданно улыбнулся. - Знаешь, иногда забудусь под утро - и так легко становится. Кажется - все как раньше. У тебя так не бывает?
- Нет, - жестко ответил Буржуй и поднялся. - Все, дружище, давай двигай.
- Может, прямо сейчас вместе и рванем, а? - без особой надежды спросил Толстый. - Верка точно не спит - ждет.
- Рехнулся, да?
- А чего?
- В день поминок, на ночь глядя. "Здрасьте, сестричка!" Что, хочешь овдоветь молодым?
- Все равно же тебе рано или поздно всплыть придется.
- Придется, придется. Кстати, ментам тоже многое объяснять придется, так что Варламова далеко не отпускай. Ну пойдем. Я тебя в транспорт погружу.
У темного крыльца они обнялись на прощанье, и Толстый взгромоздился на сиденье. Уже включив двигатель, oн опустил стекло и подмигнул Буржую:
- Знаешь, друг, а ведь мы его, гада, все равно поймаем. Правда.
И очень серьезно Буржуй кивнул в ответ:
- Я знаю. Я за этот год чувствовать научился. Как волки чувствуют. Он вообще где-то близко...
- Любимый! Э-эй! Просыпайся. Такой большой - и такой соня.
Голос жены, неслышно вошедшей с подносом в комнату, вырвал Толстого не то из воспоминаний, не то из полудремы. Вера поставила поднос на тумбочку, присела на кровать и взъерошила Толстому волосы. Тот сладко потянулся, точно сию вот только минутку очнулся от глубокого сна, поинтересовался:
- Который час?
- Самое время, Толстый, - Вера протянула мужу дымящуюся чашку.