Директор Дворца, говорят, из окон своей квартиры бдит, чтобы после одиннадцати, когда все занятия кончаются, во Дворце не светилось ни одно окно, иначе наутро выволочка.
Но мы надеялись, что ребята наши ведут себя аккуратно и ничего не зажигают.
Впоследствии это никогда не повторялось, наш неревнивый и нежадный Илья играл с Никой по-прежнему предупредительно и заботливо, а к исчезновениям ее в тренерскую на пятнадцать минут относился абсолютно спокойно.
У праведников ведь другая психология, чем у нас, они и согрешат — не так, как мы.
Перепали ему дивной красоты печальные глаза. Видно, многое было ему дано от природы, да не пригодилось.
Скучает ужасно. Включит в тренерской телевизор, выключит его, ах. Возьмет гитару, запоет, отложит в сторонку…
В молодости был джазмен, пел в ансамбле…
Слишком мало взяла жизнь из того, что он готов был ей отдать.
Все пропадает в нашей системе без пользы, и люди тоже. Не в коня корм. Такой уж конь.
— Давайте как-нибудь соберемся, посидим, попоем!..
Но так и не собрались пока.
От душевной неприкаянности Макс подружился с Ивиком, официантом.
Ивик человек богатый, весь в «фирме», красавец притом. Но красотой своей, как Макс, не пользуется. Ведь Макс выпьет — что нужно подавляется, что нужно оживает, — а Ивик человек восточный, мусульманский, к вину не приучен.
Его привезла когда-то с юга директриса ресторана, много старше его, вывела в люди, быстренько родила двух детей — заградительный такой батальончик, чтобы не было охоты к отступлению, и теннис теперь — одна отрада Ивика. Человек отрады хочет. Чтоб никакой «пользы», кроме радости души.
И вот Ивик поставил себе цель: научиться играть левой рукой так же, как правой. (Господи, нам бы его заботы!)
И в часы, когда зал не занят играми, приезжает на своей машине Ивик, переодевается в фирменную теннисную форму, становится против Макса (Макс без «фирмы», да у него и нету) — и играют вдвоем, долго играют, до ночи, до усталости, чтоб не чувствовать тоски своей души.
Я уже говорила, у нас в основном несемейные люди. Кандидат наук Инна-марксистка — тоже. И вы уже поняли почему? А славная такая женщина. Добрая.
Или вот взять нашу прелестную Любашу — которая с формами… Она, между прочим, тоже преподает в институте не то химию… Но это нетрудно, никаких особенных усилий не требует, если ты родился в семье таких же преподавателей, закончил школу, поступил на автопилоте в вуз, несло тебя течением — а течения в каждой среде свои: на дне, и в средних слоях, и наверху, они автоматически влекут своих людей, можно не грести — и вынесло на кафедру, вот ты и ассистент, хотя ни разу твоя мысль не зашкалила за пределы, дозволенные строкой учебника.
Вяжет, шьет, рукодельница. Такая пропадает хозяйка!
И было мне вначале непонятно, как это наши холостые мужчины не бьются за нее друг с другом в смертном соперничестве. Домой боится поздно возвращаться — и некому проводить.
Но вот глядим — наш Вася Никулин, заводской технолог с аккуратной походочкой бюргера, стал поджидать Любашу после игры. Ну, Бог в помощь!
Очень ведь мы озабочены счастьем наших знакомых, поскольку собственное счастье нам не удалось.
Вася парень тоже славный, скучный жутко, рассуждает: «А как же, не подмажешь — не поедешь!» Такой мудрый старичок лет тридцати.
Мы думаем: хорошо, что Вася забыл, как однажды ему пришлось несолоно хлебавши уйти с игры из-за Любочки.
Простил ей эгоизм, не то что Валентин, который своей Саше до сих пор не прощает.
Да и как помнить зло, ведь Любаша одна у родителей дочка, все лучшее привыкла получать, в этом что-то даже детски-трогательное есть: всегда с улыбкой заберет себе лучшее место на корте:
— Я не могу против солнца играть! — и все тут. А ты моги как хочешь.
И недели две Вася ее провожал. А потом, увы, все расклеилось.
Бедность участия — психиатрический термин: чувства чуть тронуты поверху; улыбка — как рябь по воде; а глубина их беспробудно спит.
Две скуки не сработали на взаимное притяжение, отпали.
А мы-то радовались.
Интеллигентная наша Катя — у которой всё в тон — пришла со светящимся лицом и сказала, что ее место в клубе года на два освобождается: она идет на выполнение демографической программы.
— Можете занимать за мной очередь! — объявила всей нашей женской раздевалке.
Мы ужасно обрадовались. Никто, понятно, не спросил насчет отца, отец в Катином счастье роли не играл.