Естественно, она должна была после школы ехать поступать в МИФИ или МФТИ, долго учиться — и какие уж тут дети, какая любовь?
А Саша?
Не совмещался Саша с такими ее планами.
Или ей от зова судьбы отрекаться, или от любви.
Любовь, причем, уже грозила перейти в неуправляемую стадию. Такие затраты сердечной энергии, она знала — физика! — невосполнимы, а ей не хотелось так расточительно расходовать их зря. Бесперспективно.
Она написала Саше длинное письмо — что любит его, но расстается с ним. Конечно, подлых слов «зря» и «бесперспективно» она постаралась избежать. Уже ведь мытая ходила, причесанная и умная.
Он ничего в ее письме не понял. И правильно сделал. Эту конторскую расчетливость нельзя понимать. Позорно быть таким понятливым. Или ты любишь — тогда люби, без глаз, без рассудка, без ума, положись на зрячесть священной стихии. Или уж не ври про любовь, коли у тебя рассудок, ум и расчет.
Больше они не виделись, дообъясниться, дооправдаться он ей не дал. Не простил.
Кстати, с чего это она взяла, что зря и бесперспективно? Ведь они не обсуждали будущее.
Но человек втайне знает свои силы.
Саша от всех отличался — и от нее тоже. Награди нас природа собачьим нюхом — как бы мы страдали от вони! Но мы защищены от болезненных вторжений мира нашей глухотой, слепотой и тупостью.
Мы спасительно мелковаты и плосковаты, сигналы жизни потухают в нас, не получая резонанса и продления. А Саша был отзывчив и все время мучился от эха — оно носилось в нем из края в край.
В нас нет огня, которым бы передавалась весть с вершины на вершину со стремительностью индейских сторожевых костров. Заветную весть, раскаты горнего смеха — вот чего мы, ущербные, лишены, вот во что он вслушивался, сбивая бичом макушки растений.
С тоскливой завистью глухого Люба часто видела, как он трепещет, отзываясь на музыку непостижимой жизни, как он не переносит фальши в поведении, звенит, как счетчик Гейгера. Ее чувства были слишком неповоротливы, грубы.
Зато в нем не было дерзкой энергии напора — внедряться и создавать. Она же ощущала в себе целую каменоломню строительного материала, залежи и глыбы томились в ней, добытчик готовился к долгим трудам, и Саша тут в помощники не годился. Она была тяжела, он — из тонкой материи, эльф.
Она наказана богом любви за позорную расчетливость тем, что любит его по сей день, избегает и боится, как бы не умереть от волнения.
Великого открытия она так и не сделала. Видно, не удалось сосредоточиться как следует на одной мысли, все время что-нибудь отвлекало…
Но у синхрофазотрона проклятого все же стоит и предназначение свое, видимо, исполнила верно, судя по здоровью — это индикатор точный.
У Саши со здоровьем хуже. Его преданная прекрасная жена то и дело возит ему передачи в кардиологическое отделение областной больницы.
Они женаты с сельхозинститута, куда он поступил через полгода после Любиного письма, на инженерный факультет. Любе донесла потом разведка из родного села: «Саша привез жену — вылитая ты».
Привез жену, стал работать в совхозе, со временем принял главное инженерство, потом и руководство, когда старый директор вышел на пенсию.
Он не хотел этой работы, но согласился, полагая, что не надо потакать своему нежному душевному устройству. Пора быть настоящим мужчиной и преодолевать слабости и тонкую инопланетянскую свою природу.
Так и преодолевает изо дня в день, из года в год. Никак не может преодолеть. Ему по-прежнему громадных усилий стоит подойти к трактористу, пожать руку, спросить, как дела, и бежать себе дальше. Он понимает, как трудно Господь сотворял душу этого тракториста, храм свой, как сложно этот храм устроен; он слышит, как эхо гуляет под сводами; он может приблизиться к нему не иначе как с трепетом, а старый директор всего этого не знал, он запросто подходил и здоровался; и сам тракторист о себе ничего такого не подозревает, никаких гулов и храмов, и отстранение директорское он понимает как заносчивость и презрение к его, тракториста, работе и жизни.
Хотя всё как раз наоборот.
Так и мучаются все — и крестьяне, и директор. Работает, конечно, до крайности, до упора, держит хозяйство.
Сохранился бы здоровей и целей, найди он себе поприще одиночки. Синхрофазотрон какой-нибудь. А он — директором! Ужасное несовпадение, безумный выбор. В гневе после письма, в мщении.
Для Любы рос, ее был мальчиком, ей предназначенным. Она это в свои чумазые шесть лет знала — но не точно.
Что мы знаем точно? Про нас прозектор все узнает, когда вскрытие произведет. Он и скажет, в каком месте самая тонкая жила не выдержала насилия над нашей природой.