Вев Ушигги, родившая сына и имеющая внука, пять-шесть раз занимавшая должность мэра, пользующаяся, невзирая на скромный образ жизни, огромным авторитетом среди односельчан, услыхала слова Итту о нежелании «идти в проклятый Замок». На следующий же день она явилась с визитом в наш материнский дом, чтобы побеседовать с ним с глазу на глаз. Итту рассказал мне потом, о чем шла речь. Ушигги не стала разводить антимонии и не пыталась подсластить пилюлю. Она объявила, что Итту рожден для служения своему народу и имеет лишь одно предназначение: производить детей, когда станет взрослым — и одну только обязанность: быть сильным и храбрым мужчиной, крепче и мужественнее других мужчин, чтобы женщины захотели иметь детей от него. И еще она сказала, что Итту обязан жить в Замке, ибо мужчины не могут жить среди женщин. И тут мой брат озадачил ее вопросом: «Почему не могут?».
— Ты правда спросил так? — сказала я, восхищенная его смелостью перед грозной старухой.
— Да. И на самом деле она не ответила. Она долго молчала, глядя то на меня, то еще куда-то, снова на меня. В конце концов сказала: «Потому что мы разрушаем их».
— Но ведь это полная чепуха! — возмутилась я. — Мужчины — наше сокровище. Для чего она сказала так?
Естественно, Итту не знал. Но он очень хотел понять слова старухи Ушигги и долго размышлял над ними, и я полагаю, она не могла сказать ничего иного, что впечатлило бы его сильнее.
После долгих споров старейшины деревни и моя мать вместе с женами постановили, что Итту может продолжать практиковаться в вольтижировке, так как подобный навык может пригодиться ему в Замке, но не должен более пасти скот, а также сопровождать меня на пастбище, ему нельзя принимать участие в работе, возлагавшейся в деревне на девочек, и даже играть с ними нельзя. «Ты делал все вместе с По, — сказали ему. — Однако теперь она будет делать все с другими девочками, а ты — самостоятельно, как и положено мужчине».
С Итту они всегда были обходительны — не то что с нами, девочками. Если видели, как мы заговариваем с ним, тут же раздавался строгий окрик: идите, мол, работайте, нечего приставать к мальчику, оставьте его в покое! Когда мы проявляли явное непослушание — Итту и я пробирались, к примеру, к Соленым ручьям, чтобы вместе поездить там верхом, или же просто прятались в нашем старом местечке для игр ниже по течению речки и болтали там всласть, — Итту встречали суровым взглядом с немым укором, меня же наказывали по-настоящему, заключением на сутки в подвал старой ткацкой фабрики, который служил в нашей деревушке тюрьмой. В следующий раз — уже на двое суток, а когда нас застукали вдвоем в третий раз, меня заперли в подвал аж на десять дней. Девушка по имени Ферск раз в день приносила мне поесть и попить, удостоверялась, что я не больна, но ни разу не заговорила со мной. Именно так наказывают людей в нашей деревне. Под вечер до меня доносились с улицы голоса детей. Смеркалось, и я засыпала. Дни напролет мне нечем было заняться, никакого дела, даже не думалось ни о чем, кроме как о бесчестии и позоре, которые я заслужила, поправ доверие взрослых, да еще о несправедливости — меня наказывают, а Итту почему-то нет.
Выйдя оттуда, я почувствовала в себе перемены. Как будто, пока я сидела взаперти, во мне самой захлопнулась какая-то дверка.
Теперь во время трапез в материнском доме нас с Итту старались усадить подальше друг от друга. Какое-то время мы с ним даже не разговаривали. Я вернулась в школу и к своей работе, и знать не знала, чем Итту заполняет свое время. Я даже не думала об этом. До его дня рождения оставалось всего пятьдесят дней.
Однажды вечером, ложась спать, я обнаружила под подушкой записку: «У запруды севодн ночь ». Итту не умел писать грамотно, а то, что все же умел, — это благодаря мне, я тайком обучала его. Я и злилась, и трусила, но, подождав пока все в доме не уснули, поднялась, прокралась наружу, в ветреную звездную ночь и помчалась к запруде. Был уже самый конец сухого сезона, и речка изрядно обмелела. Итту уже сидел там, обхватив руками колени — крохотная тень у самой кромки воды на бледном фоне растрескавшейся глины.
Первое, что я сказала ему:
— Ты хочешь, чтобы меня снова посадили в тюрьму? И теперь уже на целых тридцать дней?
— Но ведь меня собираются запереть лет на пятьдесят, — ответил Итту, глядя в сторону.
— Ну, и что ты теперь хочешь от меня? Ведь так и должно быть! Ты мужчина. Ты должен делать то, что делают все мужчины. К тому же никто не запрет тебя под замок, ты будешь участвовать в играх и приезжать в город на службу, и все такое. Ты даже представить себе не можешь, каково это — сидеть под замком!
— Я хочу уехать в Серраду, — выдохнул Итту и блеснул глазами. — На коровах мы можем добраться до автобусной станции в Реданге. Я скопил денег, у меня есть двадцать три медяка, мы купим билеты до Серрады. Наши коровы сами смогут вернуться домой, если их не связать.