— Карау-у-ул!.. На помо-ощь!.. Воры-ы-ы! — изо всех сил кричал Миннигали.
Тогда кладовщик начал бить его по голове.
— Отпусти! Отпусти, щенок! Отпусти, говорят!
Как бы в ответ на это раздался голос:
— Держись, братишка! — И Тимергали прыгнул на плечи кладовщику.
После некоторого сопротивления тот вынужден был сдаться. Пока связывали ему руки за спиной, сбежались на шум и крик колхозники, появился председатель колхоза Сахингарей Ахтияров.
— Что тут происходит, в чем дело? — спросил он. Увидев растрепанного, со связанными руками кладовщика, удивился: — Это что такое?
— Пусть сам объясняет, — сказал Миннигали, утирая разбитое лицо.
Кладовщик, не смея смотреть прямо в глаза, опустил голову.
— Почему молчишь? В чем дело, спрашиваю? — обратился председатель к ребятам. — Рассказывайте, что это значит.
Тимергали шагнул к амбару, открыл засов и выволок перепуганного Сабира. Толпа качнулась, раздались возмущенные возгласы:
— Вот оно что!
— Воры!
— Наше зерно воруют!
— Бить их надо!
Председатель с трудом унял людей:
— Товарищи, не трогайте их!
— Бить их надо, — настаивали колхозники.
— Не надо марать руки! Мы их отдадим под суд.
При этих словах кладовщик обмяк, быстро опустился перед односельчанами на колени и начал со слезами. умолять:
— Не погубите!.. Ошибся… Ради детей моих прошу!..
XVI
Председатель колхоза Ахтияров, возвращаясь из бригад, где проверял готовность к весеннему севу, зашел в правление. Проветрив комнату, сел за стол. Он любил думать за столом. Вдоль стены выстроились стулья, из-за угла глядел старый шкаф, набитый бумагами. На окне торчал уродливый фикус. Видно было, что за ним никто не ухаживает. Ахтияров обвел взглядом всю эту неприглядную картину. Затем вынул из кожаной папки бумаги. Но ему было не до бумаг. Его не оставляла мысль о похитителях семенного зерна. Чего не хватает этому Сабиру или тому же кладовщику? Живут зажиточно, одеваются прилично, обеспечены лучше многих. Да и колхоз сейчас тоже не бедный, попроси — помогут, только трудись хорошо и будь человеком.
Вечерело, но Сахипгарей домой не торопился, будто ждал, что кто-нибудь зайдет в правление на огонек. Он не ошибся. Сначала пришел секретарь партячейки, следом за ним председатель сельпо. Ахтияров оживился:
— Ну вот и хорошо. Надо бы сначала нам втроем обсудить, что будем делать с нашими ворами.
Секретарь партячейки зажег семилинейную лампу, согласно кивнул:
— Я тоже так думаю.
— Возиться с ними не стоит. Под суд, и делу конец, — заявил председатель сельпо.
— Сделать это проще простого, — сказал Ахтияров, выходя на середину комнаты. — Но ведь сразу два человека стали на преступный путь! Что это значит? Значит, плохо у нас поставлена воспитательная работа. Мы коммунисты! Мы отвечаем за каждого колхозника.
— Подождите! — постучал по графину секретарь партячейки, — .Давайте в таком случае откроем заседание, протокол будем вести!
— Ладно, можно и не писать.
— Нельзя. Приедут из района, начнут проверять, а у нас ничего нет. — Секретарь партячейки протянул председателю сельпо лист бумаги: — На, — фиксируй, а председатель колхоза пусть сделает информацию.
Председатель откашлялся и начал говорить:
— Товарищи! Благодаря бдительности сыновей Губайдуллина Хабибуллы было раскрыто преступление…
Сахингарей вернулся домой очень поздно.
— Опять задержался? — спросила жена встревоженно.
— Не мог раньше освободиться.
— Работаешь целыми днями, вовремя не ешь, недолго и желудок себе испортить, — ворчала жена, собирая ужин.
Сахипгарей вымыл руки, вытер чистым вышитым полотенцем и подошел к широкой кровати, где в ряд лея «али дочки и спали безмятежным сном.
— Давно уснули малышки?
— Да уже порядочно. — Жена поставила на стол большую чашку дымящегося мяса. — Как они тебя ждали! Особенно Зумра. Смешная, глядя на старших сестриц, тоже подбегает к двери и лопочет: «Атай идет». А потом видит, что тебя нет, разводит ручонками и говорит: «Атай тю-тю-ю». Такая шустрая. Что ни скажешь, все повторяет, умница моя! Правильно, наверно, говорят, что в доме, где есть дети, тайне места нет, ничего не скроешь, ребенок все расскажет.
— На тебя похожи. Поэтому наши дочки такие послушные, умные и красивые!
Щеки Минзифы покрылись румянцем, как у девушки.
— Ах, оставь, пожалуйста!.. Ты всегда так… Вот из-за разговоров я тебя голодом морю! Ну и дурочка! — засуетилась Минзифа и побежала наливать суп. — Ешь, ешь! Ты же проголодался!
Сахипгарей взял деревянную ложку. Он ел медленно, тщательно пережевывал мясо и хлеб, запивая все наваристым, жирным бульоном. Минзифа сидела за столом напротив и следила за каждым его движением. Внимательно разглядывая лицо мужа, она открыла для себя в нем новые черты: «Похудел. Нос заострился, лицо в каких-то пятнах. Весеннее солнце и ветер так действуют… Работа тяжелая… День и ночь занят. Волосы выгорели, да и седины прибавилось…» Она еле удержалась, чтобы не вырвать у мужа несколько седых волосков у виска.
— Добавить салмы? — спросила Минзифа.
Но Сахипгарей собрал крошки со стола и смахнул их в опустевшую чашку.
— Ох, наелся! — ответил он, поднимаясь с места.
— Чаю хочешь?
— Нет, женушка.
Минзифа убрала со стола и присела около него на скамейку перед печкой. Они сидели долго молча, прижавшись друг к другу.
— Что ты молчишь? — спросила наконец Минзифа. — Молчишь и молчишь. Думаешь?
— Думаю.
— О чем?
— О ворах. Посадят, семьи жалко. У кладовщика семеро детей! Как они будут жить без отца? Сабир — молодой, у него все впереди… Эх, дураки!..
— Трудно будет их женам. — Минзифа вздохнула: — Я бы не смогла одна растить кучу детей. — Она кивнула в сторону кровати: — Как бы я вот с ними без тебя?
Погруженный в свои мысли, Сахипгарей промолчал.
С улицы донеслись чьи-то голоса. Заскрипели ворота. Сахипгарей подошел к окну, отодвинул занавеску, чтобы посмотреть, кто явился к нему в такой поздний час.
Отворилась дверь, на пороге показались Миннигали Губайдуллин и Гибади Хаталов. Они поздоровались, сняли шапки и извинились, что пришли в такое время.
— Ну, что ж, проходите, — сказал Сахипгарей.
— Мы к вам, Сахипгарей-агай, по поводу решения, которое приняли на собрании, — проговорил Миннигали. — Собрание решило…
— О каком собрании ты говоришь, сосед? — удивился председатель. — Мы никакого собрания не проводили.
— Да это… Мы на комсомольском собрании разбирали персональное дело Сабира. Постановили просить правление…
Председатель прервал Миннигали:
— Надо было предупредить, согласовать, пригласить секретаря партячейки.
— Мы посылали за ним человека… А у вас было заседание партячейки. Не стали беспокоить.
Сахипгарею хотелось выговорить ребятам за то, что они самовольничают в таком важном деле. Но сдержался.
— Как прошло собрание?
— Кажется, нормально. Выступили двенадцать человек. Сабиру, конечно, здорово досталось. Он даже плакал от стыда и унижения. Просил, чтобы не исключали его из комсомола. Дал слово, что будет честно трудиться в колхозе…
— Слово дал?
— Дал слово всему комсомольскому собранию.
— Ну и какое же вы решение приняли?
— Мы долго спорили. А потом решили, что Сабира можно оставить в комсомоле. И постановили просить правление не отдавать его под суд.
Ахтияров знал, что Миннигали и Сабир не ладили между собой еще до этого случая, и потому очень удивился:
— И ты одобряешь это решение? Для того ли ты мерз столько ночей около склада, чтобы так легко простить ему все?
— Я не для того караулил, чтобы мстить! Я выполнял свой долг. Это во-первых. А во-вторых, разве обязательно за каждый проступок судить людей. Можно же их перевоспитать!
— А если он не поймет, не оправдает вашего доверия?