— Добавь, — сказала Малика. Ей почему-то захотелось обнять Закию и приласкать, как родное дитя. Но она старалась не давать воли своим чувствам. Посмотрев через плечо Хабибуллы, подкладывавшего дрова под казан, на огонь, она сказала: — Отец, не топи так сильно. Суп вкуснее, когда кипит на слабом огне.
— Тогда я пойду немного травы накошу, — сказал старик.
— Далеко не уходи, понадобишься.
Муж ушел. Малика поторопила девушек, чистивших картошку:
— Вы не очень-то возитесь, девчата. Если запоздаем о обедом, стыда не оберемся.
Закия разложила на холстине, расстеленной в тени березы, посуду и помогла дочистить картошку.
— Давайте закончим работу поскорее и пойдем искупаемся.
«Умница! Мой младшенький не пропадет с Закией, — подумала мать и тут же пожалела, что не поженили они Ти-мергали. — Двадцать четвертый год идет, а все еще один! Не послушался отца с матерью. Женился бы до армии, как было бы хорошо. Сколько сватали мы ему дочку соседа, почему-то не захотел. Разве может взрослая девушка два-три года ждать? Взяла да вышла замуж. Сейчас так славно живут. Правда ли, что любит он Тагзиму, как говорят люди? Нет, не должно этого. быть. Какой стыд-позор, если молодой холостой парень полюбит разведенную женщину! Да и я сама смогу ли назвать невесткой женщину, которая не по душе? Правда, теперь дети редко спрашивают у своих родителей, на ком жениться…»
Солнце поднялось высоко над головой. На обед собрались мужчины, которые работали на горе. За ними пришли женщины и школьники. Только Хабибулла все еще таскал скошенную зеленую траву на арбу.
Издали наметом приближался всадник. Стали гадать, кто это так гонит коня.
— Да это же Сабир! — угадала Зоя-апай.
— Сабиру нельзя лошадь доверять! Как сядет в седло, гонит безжалостно…
— Раз не умеет ездить, будет теперь пешком ходить, — сказал рассерженным тоном бригадир и пошел навстречу верховому.
Но Сабир, не обращая на него внимания, подскакал прямо к костру, где вокруг скатерти сидели мужчины, и крикнул задыхаясь:
— Война началась!.. Война!
Бригадир не поверил его словам. Он вырвал у Сабира поводья и закричал:
— Слезай, провокатор!
Испуганная лошадь отпрянула назад. Чуть не вылетевший из седла Сабир схватился за ее гриву.
— Я не шучу…
— Кто сказал?
— Из района сообщили.
Бригадир не знал, верить ему или не верить. Он с надеждой посмотрел на односельчан:
— Как же это? Жили себе мирно-спокойно… И вдруг сегодня — война!.. Что же теперь будет?
Колхозники были поражены вестью.
— Война?
— Какая война?…
От реки бежала ватага мальчишек. Кто-то из них радостно кричал:
— Война! Война! Ребята!.. Война началась! Ну, дадим мы теперь врагу!
Увидев встревоженные лица взрослых, мальчишки сразу замолкли и притихли.
Колхозники окружили Сабира. Так и не дознавшись от него, где, когда, как началась война, быстро собрались домой. Теперь было не до еды.
Через несколько минут на поляне остались лишь Хабибулла и Малика.
Тишина стояла необычная. Все вокруг оставалось неизменным. День такой же ясный. Солнце печет с такой же силой. Жарко. Внизу, в уреме у реки, поет соловей. Трели у него короткие, голос писклявый, странный. Два-три раза свистнет и долго молчит, словно проверяя свое мастерство. Это, наверно, маленький соловушка учится петь. Вот опять… Опять… У остальных птиц, перелетающих с ветки на ветку, с дерева на дерево, голоса по-прежнему радостные, беспечные. Жизнь их идет своим чередом, корма сколько угодно, птенцы при них. Что йм горе людей! А сыновья Хабибуллы далеко от дома. Какая судьба ждет их? Что с Тимергали, который служит на границе? Если правда, что война началась, то первый удар примет граница.
Безрадостные мысли ни на минуту не покидали Хабибуллу. Он механически запряг Белолобого в телегу, собрал пожитки, брошенные колхозниками второпях, сложил всю посуду, завернул в платок хлеб.
Малика выливала суп из чашек в казан. Услыхав, что она беспрестанно шмыгает носом, Хабибулла рассердился:
— Перестань!
Малика уголком головного платка утерла слезы. Но не могла долго удержаться, присела перед казаном и начала рыдать еще громче:
— Тимергали мой… и-и-ии, сыночек мой!..
— Ну, будет тебе, будет! Нечего раньше времени слезы лить, — говорил Хабибулла, успокаивая жену. — Ничего еще не известно. Может, все это неправда. А если правда, то что аллах пошлет, то и переживем. От судьбы не уйдешь.
Когда Малика немного успокоилась, Хабибулла вылил суп в яму, прибрал на таборе. Закончив все дела, подошел к жене, окаменело стоявшей под березой, положил ей руку на плечо:
— Садись, ехать надо.
В дороге мать молчала, Хабибулла же, наоборот, желая немного отвлечь жену от мрачных мыслей, то без конца болтал, то без причины хохотал или покрикивал, погоняя лошадь:
— Но-о-о! Живей шагай, Белолобый! — Он тронул за локоть сидевшую с опущенной головой жену, улыбнулся: — Вспомнил я одну историю про нас. Давно было, когда я еще мальчишкой бегал. Бадруш-бабай выдал свою дочь Афаззу за парня из соседнего аула. Сыграли свадьбу. Повез зять Жену в свой аул. По дороге увидел их какой-то чудак и сочинил частушку: у твоей Афаззы нос приплюснутый очень. А жених был с норовом, его это так задело, что он сбежал от жены! — Хабибулла долго и громко хохотал над своим рассказом, но это не помогло — Малика даже не улыбнулась. — Ну хватит, эсэхе, не мучай себя…
Возле правления собрался народ. Хабибулла передал вожжи жене:
— Ты пока езжай домой.
— Быстрее приходи, — ответила Малика.
Хабибулла кивнул и, питая в душе еще какую-то надежду, подошел к собравшимся и спросил:
— Правда?
— Правда, — ответил Хабибулле старый Заният.
Собрав все силы, Хабибулла держался. Уж не сон ли
это, тяжелый, страшный? Кому нужна война? Чего не хватает этому Гитлеру?..
Старый Заният нашел в Хабибулле человека, который еще не знает подробностей, и, шамкая беззубым ртом, стал рассказывать:
— В четыре часа утра Началось. По-нашему — в шесть. Так говорят. Мы тут и не знаем ничего, а там уже кровь льется. О, аллах…
От этих слов у Хабибуллы перехватило дыхание, в ушах все время назойливо звучали слова: «Кровь льется… кровь льется…»
Захрипел репродуктор над крышей правления, и все сразу притихли.
— Сейчас последние известия передавать будут, — сказал кто-то шепотом.
Установилась настороженная тишина. Сотни глаз устремились в одну точку. Круглый, как шляпа, черный, помятый по краям репродуктор похрипел, пощелкал и опять замолк. Народ продолжал ждать. Разошлись поздно, когда солнце, обойдя половину земли, устало село за горы и наступили сумерки.
Мало кто спал в эту ночь.
XXIV
Вторые сутки пошли с начала войны…
Миннигали вернулся домой, в общежитие, после ночной смены. Он не знал, куда себя девать. Тяжело переживал известие о войне. Где-то сейчас сражается с врагами его брат Тимергали. Мысли о нем пе давали покоя. Что теперь делать? Нельзя же так сидеть! Он должен определить свое место. Куда идти? У кого спросить совета? Ему захотелось увидеть отца и, как в детстве, посоветоваться с ним. Что бы сказал ему отец?.. Отец, конечно, сказал бы без всякого раздумья: «Сын, святой долг защищать Советскую власть, которую мы завоевали. Сейчас твое место рядом со старшим братом, на фронте. Иди, возьми оружие, оправдай мою надежду».
Мысленный разговор с отцом успокоил Миннигали. Он вытащил из-под железной кровати, стоявшей у стены, свой фанерный чемодан, высыпал оттуда всякую мелочь и стал укладываться.
В комнату быстро вошел Рашид, новый бакинский друг Миннигали. Они работали вместе и крепко подружились в последнее время. Отец Рашида тоже был нефтяником.
— Аба-а-а! Ты куда собираешься?
— Какие новости в городе? — вопросом на вопрос ответил Миннигали.
— Митинги. Везде митинги. Про войну говорят. А ты зачем вещи собираешь?