Миннигалп слушал рассказ отца, затаив дыхание, боясь шелохнуться.
— Вот здорово!.. Попало белым!.. И ты, атай, молодец! А кто был командиром красных?
— Да кто его знает? Я только потом узнал, что их всего-то было человек двадцать. Да еще человек сорок прятались на обоих концах аула. Здесь хитрость помогла, бщстрота, храбрость. Не зря говорят: «Смелость города берет!»
— А где, интересно, сейчас живут эти красноармейцы? — спросил Миннигали.
— Они, можно сказать, почти все погибли, — вздохнул отец.
— Как?
— Красноармеец тоже ведь человек, сынок. В тот же день белые, укрепившиеся в Миякибаше, стали из пушек бить тяжелыми снарядами. На счастье, снаряды рвались в стороне. Страшно было слышать свист пролетавших над головой и разрывавшихся вблизи снарядов. Народ был напуган. Поднялся крик, шум, мычали коровы, ржали лошади… Красный командир бегал по улице и успокаивал людей: «Граждане, не поддавайтесь панике. Мы головы здесь свои сложим, но не отступим из деревни». И все было, как он сказал. Белые решили, что от аула уже ничего не осталось, и. перешли в наступление. Командир красных ожидал этого. Он скомандовал своим ребятам: «К рукопашному бою приготовиться!» Прошло немного времени, и красные, оставшиеся без единого патрона, поднялись в контратаку. Белые шли лавиной. Бой был жестоким. Красноармейцы дрались как львы, но силы были слишком неравными… После боя оставшихся раненых замучили, добили…
Миннигали еле сдержался, чтобы не заплакать.
— Эх, меня не было тогда! — сказал он в сердцах и стиснул зубы.
— Белым и без тебя досталось потом. Пришли красные из Стерлитамака и дали им жару. Хвалили наш аул за то, что ни снарядам, ни солдатам не поддался… Все смеялись: «Уршакбаш-Карамалы, ай-хай, сильны, чисто город Уфа», — закончил Хабибулла.
Миннигали задумался и сказал:
— Мы, оказывается, неправильно играем в Чапая. Никакого порядка. Только бегаем и «ура» кричим…
Легли спать. Возбужденный рассказом отца, Миннигали и в постели еще долго не мог успокоиться. Малику огорчило, что сын ворочается, вздыхает, и она прошептала мужу:
— Отец, всякими рассказами про войну ты, наверно, портишь сердце ребенка.
— Не забывай, что Мишшгали в Красной Армии служить придется.
— О, аллах, — испугалась мать, — сделай так, чтобы не было никогда войны.
— Трудно сказать, что будет. Вон в газетах пишут, германцы здорово бесятся.
— Наши же не хотят войны?
— Дело разве в нашем желании? Если враг нападет, думаешь, наши так и будут сидеть сложа руки? Нет, мать. — Хабибулла разволновался: — Если уж случится война, оба каши сына пойдут в армию. И я, их отец, очень хочу, чтобы сыновья наши были храбрыми и честно служили своей Родине…
Малика знала, что спорить с мужем бессмысленно, и, тяжело вздохнув, повторяя про себя молитвы, повернулась на другой бок.
VI
Издавна славится уршакбаш-карамалинский базар.
Как только наступает воскресенье, на площадь возле колхозного правления спозаранку стекаются жители окрестных деревень.
В этот день спешат не на работу, как обычно, а на воскресный базар, прихватив свой товар. Часам к двенадцати здесь уже очень шумно, оживленно. Торговцы на разные голоса зазывают покупателя:
— Кому тулуп? Подходи, не стесняйся! Ни разу не надеван!
— Купите конину! А казы[13] какой! Какой казы! В три пальца толщиной. Казы, кому казы?
— А кому чашки-плошки? Торопитесь, пока не разобрали!..
Особенный шум и гвалт стоит там, где продаются овцы, козы, коровы и разная птица. Спокойно в ряду, где разложены рогожи, коромысла, лыко и разная утварь.
Хабибулла явился на базар с охапкой арканов и связкой лаптей за плечами. Он разложил свой товар, оглядел толпу и сказал Миннигали, сопровождавшему его:
— Давай, сынок, не будем вдвоем заниматься одним делом, Я и сам все это распродам, если найдутся охотники купить. А ты иди по своим делам.
— Мне тетрадки нужны и карандаши. Купят ли еще наши лапти-то? Может, наняться мне лошадей поить? — спросил Миннигали.
— Как хочешь, сынок.
Получив разрешение отца, мальчик побежал к возам.
— Дяденьки, кому что сделать?
— Давай-ка, парень, напои моего коня, — крикнул толстый мужчина, завтракавший на арбе.
— А сколько заплатишь?
— Почем другие платят? — спросил толстяк, не переставая с аппетитом жевать.
— Полтинник.
— Ого! — Толстяк на минуту перестал двигать челюстями, задумался, потом махнул рукой: — Ладно, будь по-твоему. Дуй, живо!
Когда Миннигали привел лошадь с водопоя, работы прибавилось.
— Малый, своди-ка и мою лошадку.
— И мою толщ!..
Миннигалн по очереди водил лошадей к речке.
После обеда, когда число мальчишек, желавших подработать, увеличилось, плата за водопой вдвое уменьшилась. Разгорелась конкуренция. Уршакбаш стала грязной и мутной.
Часам к трем базар поутих, люди начали расходиться. Самой последней Мпннйгали повел поить лошадь серой масти и довольно резвого нрава. Она сразу потянула на середину реки, к чистой воде. Тут же с другой лошадкой стоял Шариф Кускапов.
— Эй, «поперечная голова», не мути воду! — крикнул он Миннигали и хлопнул серого по губам.
Лошадь с испугу отпрянула в сторону. Миннигали свалился в реку и. разъяренный, бросился на Шарифа:
— Чем. виновата скотина? Что она тебе сделала?
— Видишь, воду замутила! — кричал Шариф, вырываясь из цепких рук Миннигали.
— Если она не может заступиться за себя…
— Отпусти!
— Извинись сначала перед лошадью!
— Кто же извиняется перед скотиной? — фыркнул Шариф.
— Извинись, говорю! Раз, два…
— Дур-рак! — Кусканов, которому было хорошо известно, что Миннигали левша, неожиданно перешел в наступление с удобной ему стороны: — Я покажу тебе, «лоб»!
Но Миннигали не хотел сдаваться. Он попытался свалить Шарифа. Однако не успел. Шариф схватил его за шиворот и прыгнул книзу.
На берегу быстро скопилась ватага ребят:
— Миннигали, не поддавайся!
— Шариф, Шариф, так его! Так его, бирьяковского атамана, чтоб не задавался больше!
— Миннигали, дай ему по морде! Вот так ему, вот так!.. Оба парня друг другу в силе не уступали, бултыхались в воде, захлебывались, но схватку не прекращали.
— Ребята, сюда идут! — крикнул Гибади.
В конец обессилевшие, мокрые с головы до ног, Минннгали и Шариф кинулись в разные стороны.
Убегая, Шариф крикнул Миннигали:
— Ну как? Продолжим?
— В другой раз, — откликнулся на бегу Миннигали.
Но Шарифу, видимо, не хотелось вот так просто прекратить драку. Он махал кулаком со своего берега и грозил:
— Вот дождемся зимы! Я тебя тогда в прорубь двухлобой головой суну!
— Еще посмотрим, кто кого сунет! — не остался в долгу Миннигали, но в драку он больше ввязываться не хотел и повернул домой.
— Смотрите! Испугался, сбежал! — кричали ему вслед мальчишки, не удовлетворенные исходом драки.
Миннигали не обращал на них внимания.
Мать во дворе собирала щепки. Он хотел незаметно проскочить в дом, но она оглянулась на скрип двери.
— Пришел, сынок?
— Да, эсей.
— А-а-ай, сынок, где это ты так вымок весь?
Миннигали, не зная, что сказать, замялся:
— Да я… лошадей поил, с базара которые, вот и забрызгался.
— Разве от брызг так бывает? Ты же весь мокрехонек! Простынешь ведь, сынок!
— Тепло же, мама. Кто же простужается в октябре? Я закаленный.
— «Закаленный»! — передразнила мать. — Быстро скидывай с себя все. Прополощу в чистой воде.
— А что я надену?
— Вон на крюке висят отцовские штаны, надевай пока. Штопаные-перештопаные брюки отца доходили ему до самых подмышек. Миннигали закатал штанины до колен и снова вышел во двор: