Вот сижу я на последней парте и ваяю на всех этих тетрадях, линейках деревянных и даже на школьной форме. А вокруг меня наши хулиганы и другие заказчики. Звонок на урок. Урок физики должен был быть. Все расселись, кроме хулиганов. Те как сидели вокруг меня, так и сидят, кто как: кто сбоку, а кто и вовсе задом к доске.
Я сделал паузу. Перестал рисовать и замер. Типа урок и все такое.
– Мих, ты че остановился? Давай-давай, рисуй, нормально получается. Ты че?
– Так физика же! – намекаю, что учеба вроде.
– Забей, Мих! Давай рисуй! Смотри, сколько у тебя еще на сегодня, а надо успеть еще Пашке нападающего сваять на куртке.
– Ну ладно, как скажете, ребята, я дальше рисую, – отвечаю коллективу заказчиков и самых верных почитателей моего творчества, расположившихся вокруг меня.
– Мы тебя отмажем, если че! – коллективно успокоили меня хулиганы различными фразами и убедительными жестами.
Урок идет, я рисую. Физичка что-то рассказывает, и на последние парты – ноль внимания.
Подошла очередь вызывать к доске. Одного вызывает, потом другую, и тут:
– Краснов, к доске!
Не вставая с места и не поворачиваясь, через плечо, верзила по кличке Манка громко произносит:
– Татьян Иванна, Краснов занят щас, он не может пойти, в другой раз давайте!
Физичка, понимая, что ей еще вечером идти домой по району, который населяли многочисленные крокодилы, включая тех, что сидели вокруг меня, глубоко и обреченно вздохнув, произнесла:
– Хорошо, тогда к доске пойдет…
Урока физики у меня не было в этот день. Да и других уроков тоже.
Зато было одно сплошное ИЗО…
Человек и Животное
Это была экзаменационная работа, финальная. Два академических часа, два раза по сорок пять минут. Муза не шла, не прилетала, даже не собиралась: ни намека, ни даже шанса, что прилетит. Я просто ходил по огромной мастерской между станками, на которых другие ученики пытались что-то сделать. Прошли уже первые сорок пять минут, а от вторых остались минут двадцать. Музы не было. Я даже стал думать, что она меня покинула насовсем, но почему-то не нервничал, а был беспечно спокоен. Наша преподаватель по скульптуре (это была она) скептически наблюдала за моими похождениями по классу, который – огромная студия в несколько комнат на разных уровнях первого этажа, где внизу стояли обычные ванны для хранения глины для лепки, совершенно обыденного серого цвета, но было одно «но». Кто-то, кому поручили ее подготовить, сделал ее совершенно непригодной. Суть в том, что если добавить слишком много воды и не перемешивать, она станет жидкая, как грязь или сметана, а должна быть чуть мягче пластилина. Вот такой сметаной она и была в этот день. Это значит, что никакие детали вы вылепить не сможете. Этим всегда так просто отвлечь внимание учителя, что нет главной идеи того, что вы лепите. Идея вообще мало у кого есть, в принципе, а для того возраста, в котором мы все пребывали тогда, это особенно характерно, ибо молодость, а вернее, юность, – это никакого жизненного опыта и ветер в голове.
И вот уже не двадцать, а пятнадцать минут осталось до конца.
– Я тебе два поставлю, Краснов.
Это мне, и это потому, что станок пуст, ничего нет, и муза предала меня совсем, а еще эта грязь вместо глины… Молодая и талантливая преподавательница по скульптуре явно ждала от меня чего-то большего, чем пустоты. Обычно у меня получалось.
И тут я понял, что шансов сдать экзамен потом у меня нет и времени тоже, и никто, никто не поможет ни с музой, ни с идеей, вообще ни с чем. Мне светило два. Два за экзаменационную работу, и еще эти слова, и за неодобрительный взгляд.
Да, совсем забыл: тема работы была такая – «Человек и животное». Что можно сделать на эту тему из грязи с консистенцией сметаны серого цвета, а? Но…
Вот оно! Идея!
Бегом я сбежал к ванным, где была глина, набрал столько, сколько посчитал нужным и вернулся, прыгая по ступеням, заполняя станок жидкими кусками. Очень быстро вылепил то, что пришло в голову. Да, даже из этой бесформенной грязи эту мысль, эту идею можно было воплотить. Получилось крупно, грубо и без деталей, но форма и сюжет соответствовали, и даже то, что глина была почти грязью, подходило. На станке стояла крупная фигура: руки в боки, ноги широко расставлены, а у правой ноги лежала такой же комплекции, как хозяин, свинья, и все это слеплено, как будто из навоза, глина-то жидкая почти…
Подошла ко мне, посмотрела на то, что я сделал, потом повернула свое строгое лицо ко мне, и за секунду из строгого и серьезного это, на самом деле, лицо молодой девушки, проходящей у нас практику после высшего художественного, работая преподавателем, оно стало немного веселым и довольным. На нем читалось: «Успел-таки, шельмец!»