Макканн. Кто бы это мог быть?
Стэнли (облокачивается на стол). Да она сумасшедшая!
Макканн. С чего вы взяли?
Стэнли. Да вы сами не знаете, что делаете.
Макканн. Уберите сигарету от бумаги.
За задней дверью слышны голоса.
Стэнли. Где же они, черт возьми! (Гасит сигарету.) Почему не входят? Что они там делают?
Макканн. Всё волнуетесь.
Стэнли подходит и хватает его за локоть.
Стэнли (настойчиво). Послушайте…
Mакканн. Не прикасайтесь ко мне.
Стэнли. Послушайте, прошу вас.
Макканн. Отпустите мою руку.
Стэнли. Пожалуйста, сядьте на минутку.
Mакканн (со свирепым видом бьет его по руке). Убери руку, говорю!
Стэнли пятится назад, держась за руку.
Стэнли. Послушайте, вы поняли, о чем я говорил вам?
Макканн. Да я знать вас не знаю.
Стэнли. Это ошибка! Понимаете?
Макканн. Слушай, друг, ты не в себе.
Стэнли (приближаясь, шепотом). Он вам что-нибудь говорил? Вы хоть знаете, зачем сюда приехали? Говорите. Не надо меня бояться. Или он вам ничего не говорил?
Макканн. Что говорил?
Стэнли (свистящим шепотом). Я же объяснил вам, черт побери, что за много лет, прожитых в Бейзингстоке, я ни разу даже на улицу не вышел.
Макканн. Удивляюсь я тебе.
Стэнли (рассудительно). Послушайте. На вид вы человек порядочный. Вам просто морочат голову, как вы не хотите понять. Откуда вы родом?
Макканн. Угадай.
Стэнли. Я хорошо знаю Ирландию. У меня там много друзей. Я люблю эту страну, восхищаюсь ее народом, доверяю ему. Да, доверяю. Ирландцы — честные люди, у них есть чувство юмора. По-моему, ирландцы — прекрасные полицейские. Я был в Ирландии. Таких закатов не бывает больше нигде. Послушайте, может, пойдем выпьем по стаканчику, а? Тут, неподалеку, в пабе есть настоящий «Гиннесс». В здешних местах это пиво — большая редкость.
Он замолкает, голоса становятся громче. Из задней двери входят Гольдберг и Пити.
Гольдберг (входя). Такая мать — одна на миллион. (Видит Стэнли.) О!
Пити. Привет, Стэн. Мистер Гольдберг, вы незнакомы со Стэнли?
Гольдберг. Увы, нет.
Пити. Познакомьтесь, это мистер Гольдберг, а это мистер Уэббер.
Гольдберг. Очень приятно.
Пити. А мы тут в саду свежим воздухом дышали.
Гольдберг. Я рассказывал мистеру Боулсу про свою старушку мать. Да, времечко было. (Садится за стол справа.) Когда я был еще совсем молод, мы с одной девушкой, моей соседкой, шли, бывало, в пятницу пройтись вдоль канала. Красавица она была писаная! А голосок какой! Соловей, одно слово — соловей! А какая добрая, чистая — не случайно же она в воскресной школе учительницей работала. Ничего, кроме поцелуя в щечку на прощанье, я себе с ней не позволял, можете мне поверить. В наши дни молодежь совсем другая была, не то что нынче! Мы умели уважать человеческое достоинство. Клюну ее эдак в щечку — и домой. Иду, мурлыкаю себе что-нибудь под нос, а рядом, на детской площадке, детишки играют, ковыляет навстречу малыш — я шляпу в знак приветствия приподниму, пробежит собака — поглажу ее, и все это из самых лучших побуждений. У меня эти сцены до сих пор перед глазами стоят. Солнце за собачьей площадкой садится. Ах! (Довольный собой, откидывается на спинку стула.)
Макканн. Точно так же солнце и за здание городской ратуши садилось.
Гольдберг. Какой еще ратуши?
Макканн. В Каррикмакроссе.
Гольдберг. И вы еще сравниваете?! Иду себе по улице, за калитку — и домой. «Сайми! — крикнет, бывало, моя старушка мать. — Быстрей, а то остынет!» И что бы вы думали, я нахожу на столе? Рыбу «фиш»! Ничего вкусней на всем белом свете нет.
Макканн. А я думал, тебя Нэт зовут.
Гольдберг. Матушка называла меня Сайми.
Пити. Да, все мы помним наше детство.