Гольдберг. И не говорите! А вы что скажете, мистер Уэббер? Детство. Грелки. Горячее молоко. Оладушки. Мыльная пена. Есть что вспомнить.
Пауза.
Пити (встает из-за стола). Ну, мне пора.
Гольдберг. Куда это вы?
Пити. Сегодня вечером у меня шахматы.
Гольдберг. Так вы не останетесь на наше торжество?
Пити. Нет. Ты уж меня извини, Стэн. Меня заранее не предупредили, а у меня сегодня партия. Постараюсь пораньше вернуться.
Гольдберг. А мы оставим вам выпить, хорошо? Да, кстати, надо пойти забрать бутылки.
Макканн. Сейчас?
Гольдберг. А когда же? Давно пора. Вы помните, Макканн, магазин за углом? Назовете мое имя.
Пити. Нам по дороге.
Гольдберг. Поскорей поставьте мат вашему противнику и возвращайтесь, мистер Боулс.
Пити. Постараюсь. До вечера, Стэн.
Пити и Макканн выходят в левую дверь. Стэнли направляется к центру.
Гольдберг. Теплый сегодня вечер.
Стэнли (поворачиваясь). Да отвяжитесь вы!
Гольдберг. Что вы, простите?
Стэнли (двигается к авансцене). Боюсь, что произошла ошибка. Здесь свободных мест нет. Ваша комната занята. Миссис Боулс забыла предупредить вас. Придется вам подыскать себе другой пансион.
Гольдберг. А вы, простите, здесь управляющий?
Стэнли. Вот именно.
Гольдберг. Вы серьезно?
Стэнли. Да, здесь я управляющий. Боюсь, что вам и вашему другу придется обратиться в другой пансион.
Гольдберг (поднимаясь). Да, совсем забыл, поздравляю вас с днем рождения. (Протягивает руку.) Желаю всего самого наилучшего.
Стэнли (делает вид, что не замечает протянутой руки). Вы что, глухой?
Гольдберг. Нет, с чего вы взяли? Сказать по правде, я сейчас в особенно хорошей форме, организм как часы работает. Для человека, которому за пятьдесят, не так уж и плохо, согласитесь? И все-таки, что ни говори, а день рождения остается днем рождения, хотя в наше время и принято относиться к этому празднику как к чему-то будничному, невыразительному. Нашли, говорят, что отмечать — день рождения! День как день, ничем от любого другого не отличается. Каково? Некоторые вообще готовы день-деньской в кровати проваляться. Знаю я их. До чего, говорят, противно утром вставать: кожа, мол, раздражена, на лице щетина, глаза слиплись, во рту помойка, ладони вспотели, нос заложен, ноги воняют — ну чем не смердящий труп?! Когда я такое слышу, мне, признаться, смешно делается. Ведь я-то знаю, что такое встать с солнышком под треск сенокосилки. Птички щебечут, звонят колокола, пахнет травой и томатным соком…
Стэнли. Убирайтесь.
Входит Макканн с бутылками.
Унесите отсюда спиртное. В этом доме не пьют.
Гольдберг. Вы явно не в духе, мистер Уэббер, а между прочим, сегодня у вас день рождения, и добрая хозяйка с ног сбилась, чтобы отметить это событие.
Макканн ставит бутылки на буфет.
Стэнли. Я же сказал, унесите бутылки.
Гольдберг. Мистер Уэббер, присядьте на минутку.
Стэнли. Вот что я вам скажу. Не выводите меня из терпения. Ваши гнусные шутки на меня все равно не действуют. Но хозяев этого дома я в обиду не дам, так и знайте. Они живут замкнуто и, в отличие от меня, в людях разбираются плохо. И я никому не позволю злоупотреблять их простодушием. (Не так решительно.) И вообще, вы совершенно напрасно пришли сюда. Здесь вам делать нечего, абсолютно нечего. Шли бы вы отсюда без лишних разговоров.
Гольдберг. Мистер Уэббер, сядьте.
Стэнли. Со мной шутки плохи, предупреждаю.
Гольдберг. Сядьте.
Стэнли. С какой стати я должен садиться?
Гольдберг. По правде говоря, Уэббер, вы начинаете действовать мне на нервы.
Стэнли. Вот как? Ну, знаете…
Гольдберг. Сядьте.
Стэнли. Нет.
Гольдберг вздыхает и садится за стол справа.
Гольдберг. Макканн.
Макканн. Нэт?
Гольдберг. Попросите его сесть.
Макканн. Да, Нэт. (Подходит к Стэнли.) Пожалуйста, садитесь.